– Думаю, да.

– Поверьте, я глубоко… Да, можете их положить. Насколько близко к телу вы находились?

– Я не прошла дальше порога. Они сказали, что он умер.

– Кто сказал?

– Кажется, мистер Флеминг.

– Можете вспомнить, что говорил обвиняемый?

– Я помню, как мистер Флеминг задал ему вопрос и обвиняемый ответил: «Полагаю, вы скажете, что это сделал я». Мистер Флеминг сказал: «Выходит, его убили вы; надо вызвать полицию». Я хорошо помню все, что видела, но кто что сказал, припоминаю с трудом. Мне было нехорошо.

– Как вел себя обвиняемый?

– Он был спокоен и прекрасно владел собой, вот только галстук его болтался поверх пальто.

– Что сделал обвиняемый, когда мистер Флеминг предложил вызвать полицию?

– Он сел в кресло у стола, достал из внутреннего кармана портсигар, взял сигарету и закурил.

Мистер Хантли Лоутон застыл на пару секунд, касаясь стола кончиками пальцев. Затем наклонился к своему боссу и о чем-то быстро заговорил; мне показалось, что это была уловка, призванная подчеркнуть последние слова свидетельницы. Конец допроса был похож на глоток свежего воздуха после погружения в океанские глубины. Каждый присутствующий в зале, кроме, пожалуй, судьи, бросал украдкой взгляды в сторону обвиняемого. Перо судьи Рэнкина замерло на месте; он поднял голову от тетради и терпеливо ждал. Свидетельница, очевидно, решила, что проведет на своем месте остаток жизни, и пыталась с этим смириться.

У мистера Хантли Лоутона в запасе оставался последний рывок. Когда он вновь обратился к свидетельнице, по залу пронесся шелест, как будто люди принимали прежние позы.

– Полагаю, мисс Джордан, после обнаружения тела вас отправили за доктором Спенсером Хьюмом в больницу Святого Прейда на Прейд-стрит?

– Да, мистер Флеминг положил руку мне на плечо и попросил как можно скорее ехать в больницу, потому что, если доктор Хьюм будет занят на операции, ему не смогут передать сообщение.

– У вас есть что добавить?

– Нет.

– Насколько мне известно, вернувшись из больницы, вы заболели воспалением мозга и следующий месяц провели в постели?

– Да.

Прокурор положил руку на стопку документов перед собой:

– Я прошу вас внимательно подумать, мисс Джордан. Возможно, вы могли бы рассказать нам что-нибудь еще, например о словах обвиняемого? Произнес ли он что-то, пока садился в кресло и зажигал сигарету?

– Да… Мне кажется, он ответил на один вопрос.

– Какой вопрос?

– Кто-то спросил: «Вы что, сделаны из камня?»

– «Вы что, сделаны из камня». И что он ответил?

– Он ответил: «Это ему за то, что отравил мой виски».

Секунду-другую прокурор внимательно смотрел на мисс Джордан. Затем сел на свое место.

Сэр Генри Мерривейл поднялся для перекрестного допроса.

Никто не мог представить, какую линию выберет защита, – пожалуй, была слабая надежда свести дело к невменяемости подсудимого или даже к непредумышленному убийству; однако, зная Г. М., я сомневался, что его устроят подобные компромиссы. Первый перекрестный допрос мог бы кое-что прояснить.

Его царственный подъем был подпорчен громким треском рвущейся ткани, напоминающим непристойное фырканье, – на мгновение я пришел в ужас от мысли, что он действительно издал этот звук, но оказалось, что его мантия за что-то зацепилась и порвалась. Г. М. расправил плечи. Пускай его юридическая сноровка оставляла желать лучшего – именно на перекрестном допросе, где позволено задавать наводящие вопросы и говорить о чем угодно (в пределах разумного), его обычная суматошно-беспорядочная тактика могла бы принести результат. Однако в данном случае все было не так просто. Мисс Джордан успела завоевать симпатию зала, включая присяжных заседателей, – давить на нее было бы неразумно. Нельзя было ее волновать. Бросив через плечо мимолетный злобный взгляд на порванную мантию (мы увидели, что его очки сидят на самом кончике широкого носа), он обратился к мисс Джордан почти так же мягко, как Хантли Лоутон. Его звучный голос сразу же успокоил свидетельницу и всех остальных. Он использовал тон «давайте-ка-присядем-что-нибудь-выпьем-и-обо-всем-поговорим».

– Мэм, – беспечно произнес Г. М., – вы полагаете, мистер Хьюм что-то узнал о подсудимом и это заставило его изменить свое мнение о нем?

Молчание.

– Я не знаю.

– И все же, – настаивал Г. М., – поскольку мой ученый коллега озвучил этот вопрос, давайте разберемся. Он предположил, что если мистер Хьюм изменил свое мнение, то очевидно, он что-то от кого-то узнал, не так ли?

– Конечно, я так и подумала.

– Конечно. С другой стороны, если бы он ничего не узнал, то не стал бы менять свое отношение к обвиняемому?

– Полагаю, что так. Не стал бы.

– Мэм, – продолжал рассуждать Г. М., – кажется, он пребывал в прекрасном настроении в пятницу вечером, когда попросил вас поехать на следующий день в Суссекс. Верно?

– О да.

– Выходил ли он тем вечером из дому?

– Нет.

– Принимал гостей?

– Нет.

– Поступали письма, звонки, какие-нибудь сообщения?

– Нет. Ах да, тем вечером звонила Мэри. Я взяла трубку, и мы поболтали несколько минут. Потом мистер Хьюм подошел к телефону, но я не слышала, что он говорил.

– Сколько писем пришло на следующее утро во время завтрака?

– Только одно – с почерком Мэри.

– Так-так. Выходит, он мог узнать что-то плохое про обвиняемого лишь от собственной дочери?

Послышался тихий шелест – сэр Уолтер Шторм хотел было встать, но лишь наклонился к Хантли Лоутону и что-то ему зашептал.

– Ну… Я не знаю. Откуда мне знать?

– И все же именно после чтения того письма мистер Хьюм впервые продемонстрировал свою неприязнь к обвиняемому, не так ли?

– Да.

– Все началось тогда и там, верно?

– Насколько я могу судить, да.

– Да. Итак, мэм, предположим, я сообщу вам: в том письме про обвиняемого не было ни слова, кроме того, что он приезжает в город. Что вы на это скажете?

Свидетельница коснулась своих очков:

– Я не понимаю, что должна на это ответить.

– Дело в том, мэм, что именно это я вам и сообщаю. У нас имеется то письмо, и мы предоставим его суду в надлежащее время. Итак, если я скажу вам, что в том письме не сказано ни слова про обвиняемого, кроме того, что он приезжает в город, изменится ли ваша оценка поведения мистера Хьюма?

Не дожидаясь ответа, Г. М. сел на свое место.

Оставив зал суда в изрядном недоумении, он не пытался опровергнуть ни одного показания свидетельницы, но сумел создать впечатление, будто в них явно что-то не так. Я ожидал, что мистер Лоутон продолжит допрос, однако поднялся сэр Уолтер Шторм и произнес:

– Вызываю Герберта Уильяма Дайера.

Мисс Джордан покинула кабинку, уступив место благочинному Дайеру. С самого начала было понятно, что из него выйдет надежный, убедительный свидетель. Дайер оказался учтивым тихим человеком под шестьдесят c коротко стриженными седыми волосами. В его одежде особенности личного вкуса гармонично сочетались с обличьем дворецкого: на нем были надеты черное пальто и брюки в полоску; вместо воротника-стойки[10] он носил накрахмаленный воротничок и темный галстук, излучая респектабельность, которая никому не могла показаться оскорбительной. Я заметил, как, проходя мимо присяжных заседателей и стола солиситоров, Дайер то ли кивнул, то ли слегка поклонился молодому блондину, сидевшему за столом. Он произнес присягу четким голосом, после чего опустил руки и замер со слегка вздернутой головой.

Глубокий голос сэра Уолтера Шторма заметно отличался от резких, настойчивых модуляций Хантли Лоутона.

– Ваше имя Герберт Уильям Дайер и вы провели на службе у мистера Хьюма пять с половиной лет?

– Да, сэр.

– Если не ошибаюсь, до него вы проработали одиннадцать лет у последнего лорда Сенлака, который за верную службу указал вас в своем завещании?