Эвелин закуталась в шубку.

— Не хочу здесь торчать… Черт возьми, Кен, зачем мы вообще пришли сюда? Теперь ему конец, верно?

— Зависит от того, является ли это доказательством. Очевидно, нет.

— Подумаешь, доказательство! — с презрением сказала Эвелин. — Что бы ты чувствовал, если бы сидел в жюри? Вот что важно. Лучше бы мы никогда не слышали об этом деле! Как выглядит эта девушка? Нет, не говори — не хочу ничего знать… Пока, дорогой. Увидимся позже.

Она поспешила в дождь, а я остался в толпе. Люди у дверей Олд-Бейли суетились, как цыплята, хотя дождь почти прекратился. Дул порывистый ветер; на Ньюгейт-стрит белели газовые фонари. Среди автомобилей, ожидавших сановных владельцев, я нашел закрытый «воксхолл» Г. М. (не недоброй памяти «ланчестер»!) с его шофером Луиджи. Прислонившись к машине, я попытался закурить сигарету на ветру. На меня нахлынули воспоминания. Вон там, за церковью Гроба Господня, тянулась Гилтспер-стрит, а от нее отходил Плейг-Корт, где несколько лет назад Г. М. и я занимались совсем другим делом,[12] когда Джеймс Кэплон Ансуэлл еще и не помышлял об убийстве. Толпа, выходящая из Олд-Бейли, медленно редела. Когда начали закрывать двери, пара полицейских лондонского Сити в шлемах, похожих на каски пожарных, обшитые синей тканью, вышли и окинули взглядом ситуацию. Г. М. показался одним из последних. Он ковылял в съехавшем на затылок цилиндре; ветер теребил полы пальто с побитым молью меховым воротником, а по резким движениям губ, произносивших безмолвные ругательства, я понял, что он говорил с Ансуэллом. Г. М. втолкнул меня в машину.

— Поехали! — крикнул он и добавил: — Молодой осел все испортил.

— Значит, он все-таки виновен?

— Конечно нет! Он просто вполне достойный парень. Я должен вытащить его, Кен! Дело того стоит.

Когда мы свернули на Ньюгейт-стрит, встречная машина задела наше крыло. Г. М. высунулся из окошка и разразился таким изобретательным потоком брани, что дополнительных свидетельств о его душевном состоянии не потребовалось.

— Очевидно, — продолжат Г. М., — он думал, что стоит ему признаться, как судья скажет: «О'кей, парень, этого достаточно. Уведите его и вздерните».

— Но зачем ему признаваться? И вообще, является ли это доказательством?

Отношение к происшедшему Г. М. было таким же, как у Эвелин.

— Конечно, это не доказательство! Но важно то, какой произведен эффект, даже если Чокнутый Рэнкин распорядится это не учитывать. Я верю в Чокнутого, Кен… Но если вы думали, что худшее позади, когда Корона закончила вызывать свидетелей, то вы жестоко ошибаетесь. Сынок, наши беды только начинаются. Больше всего я боюсь перекрестного допроса Ансуэлла. Вы когда-нибудь слышали, как Уолт Сторм проводит перекрестный допрос? Он разбирает обвиняемого на мелкие кусочки, как часы, а потом предлагает вам поставить все колесики на прежнее место. Закон не обязывает меня вызывать Ансуэлла свидетелем, но если я этого не сделаю, то подставлю себя под язвительные комментарии Сторма, да и история убийства не будет полной. Но я боюсь, что, если мой свидетель повторит то, что заявил недавно, его высказывание сочтут официальным признанием.

— Я снова спрашиваю (как же заразителен стиль зала суда!), почему Ансуэлл признался?

Г. М. откинулся на подушки, и цилиндр съехал ему на глаза.

— Потому что кто-то с ним контактировал. Не знаю как, но не сомневаюсь кто. Я имею в виду кузена Реджиналда. Вы заметили, как он и Реджиналд всю вторую половину дня обменивались многозначительными взглядами? Хотя вы не знаете Реджиналда…

— Знаю. Я встретил его сегодня в доме Хьюма. Проницательные маленькие глазки устремились на меня.

— Ну и что вы о нем думаете?

— Немного высокомерный, но вполне приличный парень.

Глазки устремились в другую сторону.

— Угу. А что сообщила девушка?

— Она велела сказать вам «да».

— Славная девчушка.

Г. М. уставился из-под полей цилиндра на стеклянную перегородку:

— Это может сработать. Во второй половине дня мне довольно повезло, но я получил и несколько достаточно скверных ударов. Худшим из них был тот, когда Спенсер Хьюм не появился в качестве свидетеля. Я рассчитывал на него — будь у меня хоть один волос, он бы поседел, когда я услышал о его отсутствии. Неужели он дал стрекача? Люди думают, что у меня нет ни капли достоинства, видя, как мы с Лоллипоп гоняемся за свидетелями и делаем всю грязную работу, которую должны выполнять не барристеры, а солиситоры…

— Откровенно говоря, — заметил я, — вся беда в том, что вы не хотите работать с солиситорами, Г. М. Вы стараетесь проводить все шоу самостоятельно.

К сожалению, это было настолько близко к истине, что вызвало взрыв негодования.

— И это вся благодарность после того, как я бегал вокруг железнодорожной станции, словно носильщик?..

— Какой железнодорожной станции?

— Не важно какой, — остановил себя Г. М. на полпути. Тем не менее он был так доволен, создав очередную загадку, что немного остыл. — На какую станцию вы бы отправились, Кен, после услышанных сегодня показаний?

— Чтобы сесть на поезд? Каким образом эта тема вообще возникла в разговоре, мне не вполне понятно, — сказал я, — но не является ли это изощренным способом намекнуть, что доктор Хьюм может смыться?

— Еще как может! — Г. М. возбужденно повернулся ко мне: — Вы, случайно, не видели его сегодня в их доме?

— Да, видел — изрекающим благодушные банальности.

— Вы выполнили мои инструкции насчет создания таинственной атмосферы?

— Да, и думаю, мне это удалось, хотя сам не знаю, каким образом. Как бы то ни было, доктор Хьюм сказал нам, что собирается сегодня давать показания. Он обещал постараться создать впечатление, что Ансуэлл безумен. Кстати, с ним был специалист по душевным болезням — некий доктор Трегэннон…

Шляпа Г. М. медленно съехала на нос и свалилась на пол. Но он не обратил на это внимания, хотя очень ею гордился.

— Доктор Трегэннон? — переспросил он. — О боже! Может, мне лучше сразу поехать туда?

— Надеюсь, нам не придется спасать героиню? — осведомился я. — Что происходит? Вы думаете о том, какую цену потребует с Мэри Хьюм зловещий дядюшка за показания в пользу защиты? Такая мысль приходила в голову и мне, но это чепуха. Не станет же он вредить собственной племяннице.

— Пожалуй, нет, — задумчиво промолвил Г. М. — Но дядюшка Спенсер сражается за свою респектабельность и может ощетиниться, узнав, что племянница не в состоянии найти его турецкие шлепанцы…

— Это каким-то таинственным образом связано со штемпельной подушечкой, железнодорожной станцией, «окном Иуды» и костюмом для гольфа?

— Да, но это не важно. Полагаю, с девушкой все в порядке, а я хочу жрать.

Однако прошло некоторое время, прежде чем он смог осуществить свое желание. Когда машина подъехала к дому Г. М. на Брук-стрит, по ступенькам к входной двери поднималась женщина в шубе и съехавшей набок шляпе. При виде нас она сбежала с лестницы и стала рыться в сумочке. Под шляпой поблескивали полные слез голубые глаза Мэри Хьюм.

— Все хорошо, — запыхавшись, сказала она. — Мы спасли Джима!

— Этого не может быть! — рявкнул Г. М. — Вся загвоздка в том, что парню никак не могло повезти, если не…

— Но ему повезло! Дядя Спенсер сбежал, оставив мне письмо, где практически признается…

Мэри продолжала копаться в сумочке, уронив губную помаду и носовой платок. Когда она достала письмо, ветер вырвал его у нее из руки, и я едва успел его подхватить.

— Пойдемте в дом, — сказал Г. М.

Дом Г. М. представлял собой одно из тех богато декорированных сооружений, существующих только для того, чтобы устраивать приемы. Большую часть времени в нем находились только хозяин и прислуга — жена и две дочери Г. М. обычно пребывали на юге Франции. Как обычно, он забыл ключ, поэтому колотил в дверь и орал, пока на стук не вышел дворецкий. Войдя в холодную библиотеку на задней стороне дома, Г. М. выхватил письмо у девушки и разложил его на столе под лампой. Оно занимало несколько листов писчей бумаги, исписанных аккуратным, неторопливым почерком: