Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

– Ну что же, стреляй, – тихо сказал дед Ивко. – Я смерти не боюсь, довольно на свете пожил и память о себе добрую оставил. Стреляй, старика нетрудно убить!

Прикусил тонкую губу генерал и с размаху ударил садовода по голове тяжелым пистолетом. А потом, когда упал старик, окровавленный, на траву, крикнул:

– Поживи еще, старый дурак! Ты будешь работать в моем поместье и растить мне яблоки. И я буду пороть тебя…» А сад этот будет только моим. Если мы уйдем отсюда, то оставим за собой пустыню, чтобы все помнили о нас.

Сел генерал в машину и уехал. Савелия Ивко подобрали в саду партизанские разведчики. Обмыли ему голову, перевязали, до хаты довели.

В эту ночь загрохотали в станице партизанские гранаты, застрочили меткие автоматы и винтовки. Наутро стало известно, что изничтожили партизаны фашистского генерала. Так и не успел черный фашистский ворон с нашим садом расправиться.

Немного лет прошло с тех пор, но никто не помнит о черном злодее, забыли даже его имя, никто не хочет знать, где гниют его проклятые кости.

А Савелия Ивко весь колхоз уважает. И вечно живым памятником старому садоводу будет цвести, шуметь, давать людям плоды колхозный сад, насаженный его руками.

Великое счастье оставить о себе добрую память: вырастить сад или построить умную машину, или книгу написать, чтобы долго-долго волновала людские сердца. Добрые дела всегда оставляют долгую добрую память.

Сказ о неизвестном скрипаче

Случилось это, когда черной бурей налетели на родную Кубань лютые вороги – фашисты. Унылой, чужой, неузнаваемой стала тогда наша веселая станица. Молодежь вся в армию ушла. Кто постарше, но еще здоровьем крепок, в партизанский отряд подался. Остались в станице только старики, женщины да ребятишки. Ясный день им казался хмурой осенней ночью, потому что и трудом их, и землей родимой, и жизнью распоряжались фашисты. Ходили злодеи по станице, как хозяева, посмотреть – вроде на людей походили, смеялись, разговаривали. Но нутро у них было хуже, чем у собаки бешеной: ничего не стоило им для забавы ребенка застрелить или хату поджечь. В колхозном каменном амбаре устроили вороги тюрьму. Здесь на цементном полу вповалку сидели и лежали те, кто чем-нибудь не угодил бандитам: старики, что не сняли шапку перед фашистским офицером, женщины, которые за детей своих заступались, отцы и матери, чьи сыновья были в Советской Армии и в партизанах.

Кормили фашисты арестованных гнилыми бураками, даже воды давали не вволю, издевались над людьми, как им вздумается. А когда на севере и на востоке загремели грозно советские пушки, когда поняли изверги, что недолго им лютовать осталось, – совсем они остервенели. Набили в амбар столько людей, что даже лечь узники не могли: места не было.

Пасмурным февральским вечером втолкнули палачи в амбар незнакомого парнишку. Он посинел от холода, босые ноги были обморожены до черноты, тонкая рубашка на спине потемнела от застывшей крови. Парнишка худыми руками прижимал к груди длинный черный коробок. Обвел он амбар большими карими глазами, покачнулся и упал на цементный пол.

Женщины водой его напоили, старики поговорить с ним пытались, утешить – русский человек в любой беде о себе забудет, а другому поможет. Но парнишка был без памяти: он только стонал да дрожал. Взяли люди у него из рук черный коробок, кто телогрейку с себя скинул, под мальчика подстелил, кто кофтой своей его прикрыл. Умолк он, пригрелся и уснул.

Открыли тогда осторожно люди его коробок и видят: лежит в нем закутанная в тряпье старенькая скрипка.

В полночь проснулся парнишка. Стали его люди спрашивать, кто он, откуда, за что его фашисты избили и в тюрьму бросили?

– Комсомолец я, – слабым голосом ответил юноша. – А пытали меня фашисты, чтобы узнать, откуда у меня советские листовки оказались.

– Ну и что же? Сказал ты им это? – с тревогой спросил один из стариков.

Облизнул парнишка пересохшие губы, блеснул глазами и покачал головой:

– Нет… Ничего я им не сказал.

– А где же схватили тебя проклятые вороги?

– Ходил я со скрипкой по кубанским станицам, играл и песни пел по базарам. А когда никто не видел -листовки расклеивал. В них напечатано, что крепнут наши силы и уже недолго осталось лютовать фашизму.

Сказал он это, устало закрыл глаза и замолчал, только рот его от боли передергивался, так избили его фашисты. Подошла тогда к нему одна женщина, укутала его получше, погладила по голове и сказала ласково: – Спи, сынок! Спи, отдыхай!

И мальчик снова заснул. И спал до самого утра. А на рассвете, когда ясно уже слышался приближающийся клекот пулеметов, ворвались в амбар гитлеровцы и стали всех прикладами на улицу выгонять. Вместе со всеми, дрожа от холода, выбежал и парнишка. Палачи хотели ударить прикладом по его скрипке, но он телом своим прикрыл ее.

На улице фашисты построили узников в ряды, заставили разуться, отобрали теплую одежду и погнали людей по морозной слякоти за станицу.

Словно тени, шатаясь от слабости, шагали люди в синем морозном полумраке. Со всех сторон кольцом железным окружали их солдаты – пьяные, мордастые, в касках, с автоматами в руках.

Скрипача всю дорогу поддерживали под руки двое стариков, потому что знали все: если упадет парнишка – пристрелят его.

За станицей фашисты поставили людей на краю оврага, сами отошли немного и стали переговариваться между собой да курить сигареты.

А люди стояли, молчали и смотрели, как на востоке от выстрелов вздрагивает и пламенеет небо, как кружатся и падают на сырую землю мокрые снежинки. И каждый думал о том, что в последний раз видит он эти снежинки и дышит холодным -степным воздухом. И даже угрюмая зимняя земля казалась им в этот час ласковой и теплой.

Медленно бледнел синий морозный рассвет. Фашистский офицер, остроносый, круглоглазый, как филин, в высокой черной фуражке, перевязанной поперек шерстяным женским платком, не торопясь шел мимо молчавших людей, холодно вглядываясь в их лица. И вдруг он заметил черный ящичек, который бережно прижимал к груди худой, истомленный парнишка.

– Что? – спросил офицер, ударив тонкой тросточкой по ящику.

– Скрипка, – тихо, сдерживая дрожь, прошептал

молодой скрипач.

– О! – удивился фашист. – Ты скрипач? Я тоже музыкант… Хороший музыкант…

Он кивнул головой и приказал:

– Играй! Будешь хорошо играть – отпущу тебя! Слово немецкого офицера.

Трясущимися пальцами скрипач открыл футляр, вытащил скрипку и ласково погладил тонкую шейку инструмента. Потом он обернулся и посмотрел на товарищей. Фашистские солдаты подошли поближе.

Парнишка поднял скрипку и, пробуя смычок, скользнул им по струнам. Ласково, задумчиво, призывно заплакала скрипка, и странно прозвучал ее голос в пустой холодной степи, вздрагивающей от артиллерийского гула.

Люди, стоявшие на краю оврага, шевельнулись и вздохнули общим коротким вздохом. Нежный голос скрипки одним напомнил голос ребенка, которого они никогда не увидят. Другие вспомнили, как до прихода врагов, вечерами, в уютном колхозном клубе слушали они волшебное пение скрипки. Сердца людей сжались, как тугая пружина, готовая распрямиться в могучем порыве. Только фашисты смотрели на скрипача с тупым любопытством.

Темный огонь блеснул в глазах юноши. Пальцы вдруг стали снова подвижными и послушными, смычок уверенно заскользил по струнам.

Величавые звуки «Интернационала» разнеслись над пустынной синей степью. Эти звуки будили гнев и жажду борьбы, звали на битву и сопротивление, они были сродни грозному артиллерийскому гулу.

Качнулись люди, стоящие на краю оврага. Тугими клубками напряглись мускулы, сами собой сжались кулаки.

Закричал от ярости фашистский офицер, рванул пистолет и с размаху разрядил его в грудь скрипача.

Захлебнулась, умолкла скрипка. – Бей их! – яростно крикнул кто-то.

И люди рванулись вперед, навстречу ярким вспышкам выстрелов. Передние упали, но остальные уже выкручивали из рук врагов оружие, душили, били, валили на землю фашистов.

35
{"b":"109888","o":1}