В этот же день посеял Батог эти зерна на своей поляне. А когда дали они густые и сочные всходы, еще старательнее стал казак ухаживать за своим полем. Каждую сорную травинку выдергивал, любую птицу, что над всходами кружиться начинала, он отгонял, а в знойную, засушливую пору целыми ночами воду с Кубани носил, поливал пшеницу.

И выросла эта пшеница на диво: в рост человека, соломка крепкая да толстая, а колос – один к одному, каждый по сто зерен.

Начали золотиться колосья. И вот как-то сидит казак на берегу, полем своим любуется. Вдруг слышит голос:

– Что за чудо?! Сколько на свете живу, такой пшеницы не видывал! Чудо, а не пшеница! Чья это такая?

Вскочил казак на ноги и видит: выходит из-за кустов сам пан атаман. Глаза у него от удивления выкатились, как у рака, усы вислые затряслись, а руки так к колосьям и тянутся.

– Моя это пшеница, пан атаман, – сказал Батог. – Твоя?! Хорошая пшеничка! Продай мне ее на корню! Добрую цену дам!

– Нет, не продажная она… Я ее на семена оставлю! Блеснул глазами атаман, но потом вдруг развел добродушно руками и улыбнулся.

– Ну, не хочешь – твое дело! Я тебе же помочь хотел! Пшеничка, конечно, так себе… Не продашь – не надо. Я ведь к тебе не за пшеницей. В гости я пришел тебя звать, по-соседски, значит… Что ты все один да один сидишь в своем лесу… Придем ко мне, горилки выпьем…

Подумал Батог и решил: какая беда будет, если я у атамана горилки хлебну? Небось, не обеднеет он от этого…

– Спасибо вам, пан атаман, на вашей ласке… Как же можно от горилки отказываться.

Привел атаман казака в свой богатый курень, наставил на стол штофы и полштофы, пареное и жареное – и давай угощать.

Очнулся Батог только на третий день под столом. Вылез оттуда, поблагодарил атамана и уходить собрался.

– Постой, куда ты, казак? – спрашивает атаман.

– Пшеницу мою пора убирать! Пойду… Нахмурил тут брови атаман, затряс толстым брюхом и давай кричать:

– Какую пшеницу? Нет у тебя пшеницы, продал ты мне ее на корню, вместе с землей… Вот и бумага, ты на ней собственной рукой крест поставил, пан есаул видел… И деньги у тебя в кармане…

Полез казак в карман и достал оттуда горсть медяков. А атаман подошел к нему и стал уговаривать:

– Иди ко мне в батраки! Будешь других учить, как такую пшеницу растить. Я тебя не обижу. Курень тебе построю, кормить-одевать буду…

Так и стал вольный казак батраком.

К весне нагнал атаман в лес людей, раскорчевали они землю, посеяли заветную пшеницу. Все сделали так, как показывал Батог, а пшеница выросла обыкновенная, не больно рослая, с обычными колосками. Конечно, ухаживали они за полями не так, как казак Батог ухаживал за своей пашней – кому же охота все силы свои отдавать на пользу пану-мироеду.

Тогда и построился наш хутор на берегу Кубани-матушки и поселил в нем атаман своих батраков.

Сильно ругался пан, когда увидел, что и пшеница выросла обычная, и урожай не больно высокий. Не раз ходил Батог ночью на знакомое место – все думал, что снова к нему старик Урожай выйдет и колосьев заветных даст. Но так и не видел он больше старика, видать, прогневался на него Урожай за то, что не уберег он свое поле или, может быть, не хотел для пана колосья давать. И умер Батог в своей бедной мазанке на старой соломе.

Сын его, молодой Батог, тоже на панов батрачил до самой Октябрьской революции. А потом, когда образовался наш колхоз, все мечтал о том, чтобы достать для артели заветный колос.

Сначала он все на берег Кубани спать ходил – искал то место, про которое ему отец рассказывал. Ходил, ходил, почитай, под всеми кустами ночевал, но так и не встретил старика Урожая.

Потом стал он пробовать сеять на наших полях пшеницу разных сортов. И Украинку, и Кубанку, и Мелянопусы разные сеял. Часто снимали мы хорошие урожаи – по сто и сто двадцать пудов с гектара, но не получалось таких колосьев, чтобы в каждом по сотне зерен было.

А как подросла у Батога дочка, комсомолка Дуся, – она за поиски заветного колоса принялась. Стала она различные сроки посева пробовать, по-разному почву обрабатывать, всякие удобрения применять. Ей, конечно, легче было, чем отцу, который только три зимы в школе учился. Дуся наша среднюю школу закончила, а потом в Краснодаре специальные агрономические курсы прошла. Но и ей никак не удавалось заветный колос получить.

Написала она тогда письмо в Москву, в один институт, что изучает зерновые. Приехали к нам в колхоз вскорости два московских ученых: один веселый, молодой, в вышитой рубашке, а другой постарше – худой, с бородкой клинышком, клетчатые штаны на коленях пузырями, а дальше в чулки запрятаны.

Молодой сразу в степь отправился на полевые станы, а старший на хуторе остался. Стали мы его спрашивать:

– Как, товарищ ученый, вывести такую пшеницу, чтобы в каждом колосе по сто зерен было и по триста пудов с гектара снимать? Какие удобрения надо в почву вкладывать? Как землю обрабатывать?

Блеснул на нас ученый круглыми очками и ответил:

– Дело здесь не в удобрениях. Дело в хромосомах! Надо скрестить такие сорта, чтобы увеличить число хромосом. Тогда и колосья с сотней зерен получатся… В общем, я вам выведу такую пшеницу.

Удивились мы, зачем эти самые хромосомы считать. Предложили ученому счетовода нашего в помощники, но он отказался, сказал, что сам управится.

За обедом, когда кушал приезжий ученый колхозного цыплака, рассказал ему Батог про заветный колос. Покрутил гость козлиной бородкой и заявил: – Сказки все это! Без хромосом это невозможно… Вскочила тут Дуся и сказала:

– Думается мне, дорогой товарищ, что дело тут не в хромосомах, а в условиях, в которых будет расти пшеница. Да еще сорта имеют значение. Мичурин так писал!

Покрутил носом гость, строго взглянул на Дусю и ничего не ответил. А отец потом устроил девушке целый концерт за то, что берется она спорить с ученым человеком.

Но Дуся наша – не пугливого десятка. Посмотрела она на отца своими яркими глазами-васильками, косы русые поправила и ответила ласково, но твердо:

– Напрасно вы меня ругаете, батя! Неправильно говорит этот самый приезжий товарищ!

Сказала так Дуся и с попутной машиной в степь уехала – другого ученого разыскивать.

А тот, что в штанах с пузырями, – на хуторе остался.

Вечером заявил он нам, что привык спать на свежем воздухе, и улегся под грушей на берегу Кубани. Наверно, хотел старика Урожая повидать, поспорить с ним насчет своих хромосом, – потому что каждую ночь ложился он на новом месте, весь берег изъездил.

Месяца два этот приезжий в нашем колхозе прожил – все хромосомы считал и цыплаков ел. Днем сидел в хате да таблицы составлял, а ночами на берегу Кубани похрапывал.

Так и не встретил он старика Урожая, не вывел заветного стозерного колоса, только насморк здоровый от кубанских туманов получил. Мы уже бояться начали, что гость всю нашу птицеферму съест, когда собрался он и укатил обратно в Москву.

Уж потом в газете мы прочитали, что выгнали его из института, чтобы больше у него времени было счетоводством заниматься.

А другой ученый иным человеком оказался. С месяц он по степи кочевал, все поля наши осмотрел: то землю исследовал, то пшеницу изучал. А когда вернулся на хутор, загорелый с выцветшими от солнца бровями, то сразу колхозникам заявил:

– Будет у вас заветный колос! И даст вам его не какой-нибудь чудесный старик, а Дуся. По правильному, мичуринскому пути она идет. А я ей, в чем надо, помогу.

Прожил он у нас еще несколько месяцев и за это время обучил Дусю, как отбор лучших колосьев делать, как опыление производить, и другим полезным делам. А потом, когда уехал от нас, то стали они с Дусей переписываться: та ему в Москву о своих опытах пишет, а он из Москвы ей нужные советы шлет,

По его советам Дуся на чудеса не рассчитывала и хромосомы не считала. Спала она в своей хате, а не на берегу Кубани. Да и спала-то девушка мало – с утренней зорьки до темноты в поле работала. А вечером засветит лампу и до поздней ночи над книгами сидит.