Все стало ясным, когда приехали в нашу станицу переселенцы с Воронежчины и Тамбовщины. Оказалось, что послал пан Крикун своих приказчиков в те места, где не хватало земли. Собирали приказчики мужиков и начинали соловьями разливаться; есть мол, земля на Кубани – плодородная, богатая, только немного дикой травой заросла. Можно эту землю получить в аренду у пана Крикуна совсем дешево – всего по пяти рублей за десятину в год. А через пять лет перейдет земля к арендатору на веки вечные… И еще добавляли разные разности про горячее кубанское солнце, про кавуны и дыни, сладкие, как мед, про рыбу, которую ловят казаки просто шароварами…

У многих от этих посулов кружилась голова. Продавали мужики свои избы и живность, платили деньги приказчикам – и целыми семьями ехали на привольную Кубань.

Выходило все почти так, как пели соловьи-приказчики; солнца было вдоволь, земли пан Крикун нарезал без отказа. Но только по земле этой нельзя было ходить, а приходилось ездить на лодках-плоскодонках…

– Вот она – земля-землица! – громогласно трубил пан Крикун. – Жирная, целинная, плодородная – гляньте, какие камыши на ней растут! Приходите – и владейте, пользуйтесь моей добротой, ведь за бесценок я ее вам отдаю! А что вода на ней – так это ничего! Вот к осени подсохнет трохи, тогда беритесь, насыпайте валы, копайте канавы – и будет у вас своя землица!

Нарезал пан новоселам участки гнилых плавней и начинали они «добывать себе землю». Хочешь, не хочешь, а начинай осушать плавни – хозяйство продано, деньги потрачены, куда с семьей денешься?

Целыми семьями, со стариками и детишками, принимались переселенцы корчевать камыши, насыпать валы и копать канавы. Работали, пока сил хватало, от света до темноты. Дрожали от лихой болотной лихорадки, стонали от боли в застуженных ногах и руках, но работали. Чтобы с голоду не помереть, копали белые толстые корни чакана и пекли их на огне. Еще ни одной десятины земли не было осушено, а возле Крикуновского хутора уже целое кладбище образовалось, где в топкой болотной трясине лежали тела погибших от непосильного труда, от лихорадки и голода…

Тут пополз по станице слушок, что новоселы чуть было не убили обманувшего их пана. Захватили они его на охоте, в плавнях, и начали требовать обратно свои деньги. А когда отказал им Крикун, бросились они на него с лопатами и топорами, еле ушел от них пан на легкой лодке-плоскодонке.

Видать, эти слухи были верными, потому что приехал в скорости пан Крикун в нашу станицу и стал нанимать молодых казаков себе в охрану. К этому времени сдохла у нас корова, а потому и определил меня батька к пану Крикуну в охранники.

Служба у нас была нетрудная, кормил нас пан хорошо, по воскресеньям ставил нам по чарке водки, разговаривал с нами льстиво и ласково. Но уж больно муторно было ходить за паном с винтовкой за плечами да чувствовать, как тебя люди недобрыми взглядами колют…

Весной пошли плавни в атаку на отвоеванные у них земли. Мелкие канавы не успевали отводить воду, заплывали вязкой и липучей грязью. Вода прорывала валы и затопляла осушенные участки. Люди из сил выбивались, а пан Крикун похаживал, крутил свои тараканьи усы да покрикивал:

– Бог в помощь, православные! Кто не поленится, того озолотит матушка-землица! Вон какая она жирная да плодородная!

В ту пору сдружился я с одним новоселом, таким же, как я, молодым хлопцем. Шел я как-то из станицы на хутор. А пройти можно было только по гребню вала, насыпанного переселенцами. По одну сторону вала, совсем близко, возле самых ног, колыхалась плавневая вода, и сквозь нее зеленая щетина камыша пробивалась. А с и стороны, на дне осушенных котлованчиков, копошились люди – перекапывали мокрую землю, корчевали длинные корни камыша, укрепляли валы…

И вот дошел я до места, где вал опустился, оплыл в размякшую землю. Целая семья старалась закрыть промоину, чтобы вода не затопила осушенный участок. Беловолосый костлявый хлопец и рослая, но худая женщина таскали на носилках землю. Широкоплечий, сгорбившийся человек, похожий на кряжистый дуб, задыхаясь, сбрасывал землю в промоину прямо в пузырящуюся, грязную воду.

В нашей станице всякий знал, как надо валы насыпать и промоины в них гатить, недаром мы жили в самих плавнях. Я как глянул, так сразу понял, что делают люди бесполезное дело. Они носят землю, а вода глотает ее и вал еще больше оползает.

Скинул я тогда пояс с кинжалом, сбросил черкеску и сапоги, закатал повыше шаровары и давай помогать новоселам. Перво-наперво крикнул я хлопцу:

– Эй, однокашник! А снопы камыша у вас найдутся? Вскинул на меня хлопец голубые удивленные глаза и ответил:

– Есть камыш…

– Так давай его сюда скорее!

– Зачем?

– Давай, давай! Не разговаривай! Послушался хлопец и притащил пяток снопов сухого камыша. Я сразу этот камыш в промоину бросил. Вода снаружи прижала его к валу, тиной затянула и получилась хорошая пробка. Вскоре мы так закрыли промоину, что лучше и не нужно!

– Спасибо, казак! – низко поклонился мне пожилой новосел.

– Да за что тут! – отмахнулся я, надевая сапоги и черкеску.

– Вот оно что, видать, и среди казаков есть добрые люди! – удивленно проговорил хлопец. – Даже среди тех, кто пана-кровососа охраняет…

– Когда жрать станет нечего, черта возьмешь охранять, не то что пана, – ответил я.

– Что верно, то верно! – вздохнул пожилой.

С этого и началась наша дружба с Михайлой Миляковым. Начал я похаживать в маленькую глиняную хату, в которой жил Михайло, его отец, мать да трое маленьких братишек моего друга. Ходил, конечно, я с оглядкой, тайком, чтобы не пронюхал о нашей дружбе пан Крикун, который никак не одобрял, чтобы его охранники с мужиками якшались.

В ту осень сманили приказчики пана еще десятка два семей и посадили их в плавни. А через год пан Крикун уже сумел сдать в аренду всю свою землю и прикупил еще две сотни десятин. С того времени приказал он, чтобы звали его паном-помещиком…

На четвертый год случилась в семье моего друга большая беда – умер от лихой трясучки-малярии отец Михаилы.

Но Михайло хоть и сильно горевал, а не пришел в отчаяние. Остался он старшим в семье и твердо решил сохранить за собой землю, которую он со своим батькой и матерью отвоевали у плавней. К этому времени наловчился он выращивать помидоры и получал добрые урожаи.

Через год, когда подошла пора пану отдавать землю навечно тем новоселам, которые сумели победить темную силу плавней, начались у нас на хуторе недобрые дела. Одного переселенца, осушившего целых три десятины, нашли в плавнях мертвым, с простреленной головой. Второй ушел в плавни на охоту – и не вернулся, исчез безо всякого следа. Третьего кто-то кинжалом убил… А семьи этих новоселов пан Крикун согнал с земли и сделал своими батраками…

Черные слухи поползли по хутору. А мы, казаки, служившие охранниками у пана, приметили, что один из нашего же брата вредный такой гнилозубый казачишка вдруг заважничал и разбогател. Завел он себе новую, нарядную черкеску, кинжал серебряный с чернью, кубанку серебристого мелкого курпея. И деньги у него завелись, да не только серебряные, но и золотые… Шептались люди, что по приказу пана Крикуна этот самый казачишка порешил новоселов, чтобы пан мог сохранить за собой осушенную ими землю. Но мало ли что говорят люди, а ведь не пойманный – не вор…

Случилось мне как-то летом поехать на охоту в плавни, к Черной трясине, на остров, где водились дикие кабаны. Добрался я туда на плоскодонке, подчалил и вылез на топкий берег. Тихо на островке, так тихо, словно вымерло все живое.

Только-только я зарядил пулевыми патронами оба ствола отцовской двухстволки, как вдруг грохнул где-то неподалеку сначала один выстрел, потом второй… И сейчас же затрещали, зашептались тревожно камыши…

«Охотник, видать, кабана подранил, – подумал я. – Уходит зверь к Черной трясине… Надо его перестреть!»

И пустился я бегом наперерез зверю… Бежал-бежал, выскочил на крутой бережок, что обрывается прямо в Черную трясину, и чуть не споткнулся о человека.