Людмила Кондрашенко не признавала маленьких машин. Отнести ее Audi к женским авто можно было бы, разве что перекрасив в розовый цвет. Правда, толку в целом табуне лошадиных сил в условиях Москвы не было никакого. Главное, что сейчас делала госпожа Кондратенко, – повышала рентабельность нефтеперерабатывающей промышленности. При включенном климат-контроле и стоянии в пробке расход бензина был просто запредельный, нефтяникам на радость…

Кондрашенко опаздывала редко, и обычно тогда, когда ей хотелось опоздать. Сегодня – быть может, в самый главный свой день – она опаздывать не хотела. Но тот, кто барственно въезжал в город со стороны Рублевки, был другого мнения. Этот «кто-то» еще даже не выехал из ворот своей правительственной дачи, а дорогу уже наглухо перекрыли.

Кондиционер работал на всю мощь, но Людмила этого не замечала, ей было жарко.

Наконец мимо пролетела черная полоса автомобилей, промелькнули мигалки, отзвучали спецсигналы, и гаишник милостиво отпустил пружину пробки.

Изящная ножка Людмилы решительно вдавила педаль газа, когда запиликал мобильник. Звонил Хомутов. Он просил срочно прибыть в офис.

На встречу Людмила так и не попала.

Она с ужасом представила, что было бы, если бы она все-таки успела…

Каждый из них не был подлецом. Не был преступником. Обычные небедные люди приехали, чтобы урвать у жизни чуть больше счастья. Зачем каждый год получать дивиденды, если можно прямо сейчас продать бизнес и заработать намного-намного больше?

Организаторы собрания очень хорошо объяснили, насколько больше и почему не нужно об этом рассказывать Хомутову. Тот будет против. Он ведь не такой, как все. Ему не хочется денег, ему нравится сам процесс. Напрасно. Тем более что его пакет акций – самый большой. После продажи компании он легко сможет начать какой-нибудь другой бизнес…

Хомутов даже не знал толком этих людей. Акции продавались свободно, и знать всех акционеров он не мог просто физически. Но то, что среди собравшихся было несколько его менеджеров, вызвало не обиду и даже не гнев – омерзение.

Хомутов решил не ждать развития событий. Тем более что главные лица то ли прознали про его появление, то ли по каким-то другим причинам решили не появляться на собрании.

– Господа, объявляю собрание закрытым.

В старых домах, где еще сохранились коммуналки, стоит только ночью выйти на кухню и включить свет, чтобы увидеть то, что увидел Михаил Хомутов, – несколько десятков живых существ, каждое из которых очень хотело, чтобы его не увидели, не узнали, приняли за другого, не прибили…

– Расходимся! – Неожиданно Хомутов почувствовал себя матросом Железняком и заразительно рассмеялся. Последним из зала к нему подошел Прохоренко.

– Они знали, что ты приедешь, Миша…

– Знали, Валентин Павлович… Не переживайте: на каждого рейдера у нас свой антирейдер припасен.

Наташа не помнила, как заснула. Очнулась она от горячечного забвения часов в семь и долго лежала в постели, уставившись в лепной потолок. По потолку бегали суетные тени от веток за окном, а из-под двери струилась неровная полоска света. Потом зашаркали шаги, застучали каблучки, и кто-то зашептал пронзительно, как это может быть только утром:

– Я все, все расскажу!.. Вы на меня не шипите! Если не заплатите, то прямиком в тюрьму!.. Уж я-то постараюсь!

Наталья резко приподнялась, спустила ноги с кровати. Босые ступни ощутили приятное тепло ворсистого ковра, который к тому же полностью заглушал звуки. Она на цыпочках подкралась к двери, но едва коснулась ручки, как шепот затих.

Когда Наташа выглянула в коридор, там никого не было.

Конечно, твердой уверенности не было, но ей показалось, что в коридоре разговаривали Ксения и Даша.

Хозяйка и горничная.

И горничная открыто шантажировала свою хозяйку.

– Евгений, давайте без шуток! Куда подевалась Ксения Аркадьевна?

Дворецкий налил кофе и пододвинул к Наташе горячий круассан с шоколадом:

– Какие тут могут быть шутки? Ксения Аркадьевна встала в шесть часов, а в полвосьмого уже уехала. Куда – не сказала. Людмила Николаевна покинула дом еще раньше – примерно в полчетвертого утра. Переночевать отказалась. Сказала, что дел много. А вы пейте кофе, он сегодня особенно вкусный…

– Странно, вы перешли к комедиям. На этот раз «Укрощение строптивой». Одно неизменно: вы верны Шекспиру… Евгений, вы знаете, я буду скучать по дяде Мише, – сказала вдруг Наташа с совершенно другой интонацией.

– Он любил вас, Наталья Николаевна, – признался дворецкий. – Любил и восхищался. И каждый ваш успех он воспринимал как собственный. Он…

Евгений замолчал, но Наташа поняла, что тот хотел сказать.

Если бы она не была дочерью его лучшего друга… Если бы не дружба с Ксенией… Если бы однажды она не испугалась и не оборвала поцелуй фразой: «Какой ты забавный, дядя Миша»…

Наверное, так было лучше.

– Еще кофе? – засуетился Евгений. Его голос подозрительно дрожал.

Наташа благодарно кивнула. Кофе не хотелось, но дворецкому нужно было чем-то заняться, чтобы не «потерять лицо». Она знала, что Евгений недолюбливает Ксению, но искренне привязан к Хомутову – они нередко играли в шахматы и беседовали о театре. Именно с подачи Оборина Хомутов открыл благотворительный фонд для малоимущих актеров. Хомутов же стал официальным спонсором бенефиса старого актера: несмотря на разницу в возрасте, на различие в социальном положении они действительно стали друзьями.

Повинуясь какому-то внутреннему порыву, Наташа спросила:

– Вы не знаете, Хомутову угрожали?

– Угрожали? – Кустистые брови Оборина удивленно приподнялись. – Кто мог ему угрожать?

– Может, были странные звонки? – Наташа и сама не понимала, зачем спрашивает. Просто чувствовала, что другого удобного случая поговорить с дворецким у нее не будет.

– Он в последнее время приезжал глубоко за полночь и сразу ложился спать. В кабинете, – уточнил Евгений и как-то странно посмотрел на собеседницу. – А звонки, как правило, бывают вечером. Ксения Аркадьевна настаивала на том, чтобы самой подходить к телефону. И очень сердилась, если кто-то ее ослушивался. Дашу однажды даже оштрафовала.

Опять Даша!.. Наталье не давало покоя злополучное кольцо, словно в этой дорогой ювелирной безделушке и крылась главная разгадка этой драмы.

– Даша утром уехала, – словно невзначай сообщил дворецкий. – Остальные тоже разбежались. Один я остался… как Фирс. Разве можно оставить Ксению Аркадьевну одну? Она же не справится! Как вы думаете, Наталья Николаевна, меня не уволят?

– Вы душа этого дома, Евгений, – искренне сказала Наталья, поднимаясь из-за стола. – Разве можно отказаться от души?

Оборин жалко улыбнулся:

– Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?…

– Я и не знала, что вы так хорошо знаете Библию, – грустно улыбнулась Наталья. – Все-таки одного Шекспира оказалось мало – тринадцатый стих, четырнадцатая строфа…

– Все под Богом ходим, – уклонился от прямого ответа Оборин. – Особенно когда кто-то помогает дьяволу…

Какая-то важная, но смутная мысль мелькнула в ее сознании, но так и не успела оформиться.

Наталья набросила шубку и вышла из дома, гадая, где сейчас Ксюша и зачем она уехала в такую рань.

Будний день, он и есть будний день: все куда-то спешат, суетятся, нервничают. Наташа то и дело тормозила перед торопливыми пешеходами, для которых красный цвет светофора лишь досадная помеха, но никак не знак ограничения. Вместо того чтобы поблагодарить осторожного и внимательного водителя, пешеходы злились, грозили кулаком и зачем-то пинали машину. Вот этого Наташа совершенно не понимала: при чем здесь ее малышка, которая едет строго по правилам?! К счастью, стекло заглушало обидные слова, и Наташа чувствовала себя защищенной от чужих негативных эмоций. Ей и без того хватало своих печалей и горестей.