Она завизжала.
– Убирайся! – грубо приказал Алекс. – Эти местные мальчишки просто невыносимы.
– Рука мумии! – вопил разносчик. – Рука мумии! Очень древняя!
– Как же, – засмеялся Эллиот. – Наверное, с какой-нибудь фабрики мумий в Каире.
Но Рамзес застыл как вкопанный и не отрываясь смотрел на разносчика и на руку. Внезапно и разносчик замер, на лице его появился ужас. Рамзес потянулся к нему и вырвал у него высохшую руку. Разносчик не противился – наоборот, рухнул на колени и вот так, на коленях, попятился прочь от тропы.
– В чем дело? – спросил Алекс. – Неужели вам нужна эта вещь?
Рамзес смотрел на руку, на гнилые лохмотья пелен, прилипшие к ней.
Джулия не понимала, что произошло. Может, царя привело в ярость святотатство? Или эта вещь о чем-то ему напомнила? Она тоже вспомнила мумию, лежащую в саркофаге в отцовской библиотеке. Этой мумией тогда был тот человек, которого она так любит.
Странно… Кажется, что с того времени прошло целое столетие.
Эллиот с любопытством наблюдал за происходящим.
– Что это, сир? – тихо спросил Самир. Слышал ли его Эллиот?
Рамзес достал несколько золотых монет и бросил их в песок возле разносчика. Тот схватил деньги и, поднявшись с колен, сломя голову помчался прочь. Рамзес вынул носовой платок, аккуратно завернул в него руку и опустил сверток в карман.
– Так о чем вы говорили? – вежливо спросил Эллиот, продолжая прерванный разговор, будто ничего не произошло. – По-моему, о том, что главной особенностью нашего времени являются перемены?
– Да, – вздохнув, отозвался Рамзес. Казалось, теперь он смотрит на Долину царей совсем другими глазами. Он видел зияющие отверстия вскрытых гробниц и лежавших у входа собак, которые грелись на солнце.
Эллиот продолжал:
– А главным убеждением древних людей было то, что все остается неизменным.
Джулия видела, как меняется лицо царя: страдание снова исказило его черты. Но Рамзес нашел в себе силы спокойно ответить Эллиоту:
– Да, никакого представления о прогрессе. Но тогда не было и представления о времени. С рождением нового царя начинался новый отсчет времени. Вы это знаете, конечно. Никто не вел счет на столетия. Я не уверен, что египтяне вообще понимали, что такое столетие…
Абу-Симбел. Наконец-то они добрались до самого грандиозного храма Рамзеса. Из-за жары экскурсия по берегу была очень краткой, но теперь над пустыней лежала прохладная ночь.
Рамзес и Джулия бесшумно спускались по веревочной лестнице в лодку. Джулия накрыла плечи шалью и туго затянула ее. Над мерцающей водной гладью висела низкая луна.
Они переплыли реку, с помощью местного проводника забрались на ожидающих их верблюдов и поехали к гигантскому храму, где сохранились грандиозные статуи Рамзеса Великого.
Это было захватывающе: ехать верхом на таком звере. Джулия смеялась ветру в лицо, хотя побаивалась смотреть на землю, которая качалась далеко внизу. И все же, когда они остановились, она обрадовалась. Рамзес спрыгнул на землю и помог ей спуститься.
Проводник увел верблюдов. Они стояли одни, Джулия и Рамзес, под звездным небом, овеваемые легким пустынным ветерком. Далеко вдали мерцали огоньки их палаточного лагеря. Джулия видела лампу, светившую сквозь полупрозрачную ткань палатки, и крошечный огонек костра, танцующий на ветру: он мигал, словно бы угасал, но потом снова превращался в сноп желтого пламени.
Между гигантскими ногами бога-фараона они прошли внутрь храма. Если на глаза Рамзеса и набежали слезы, то ветер унес их, но вздох царя Джулия услышала. Почувствовав, как дрогнула его теплая ладонь, она прижалась к нему.
Они шли дальше, рука об руку, – его глаза все еще оглядывали величественные статуи.
– Куда ты отправился, – прошептала она, – когда завершил свое царствование? Ты отдал трон Мернептаху и уехал…
– Я забрался на край света. Настолько далеко, насколько хватило смелости. Куда не осмеливался заезжать смертный человек. Я видел обширные леса Британии. Люди там носили шкуры животных, прятались на деревьях и сверху стреляли деревянными стрелами. Я ездил на Дальний Восток; я открывал города, которые теперь навсегда исчезли. Я уже тогда начинал понимать, что эликсир действует на мой мозг так же, как на мышцы. За считанные дни я мог выучить новый язык, я мог… как бы поточнее выразиться… быстро адаптироваться. Но вместе с этим началась путаница.
– Что ты имеешь в виду?
Они остановились и теперь стояли на плотно утрамбованном песке. Царь смотрел на Джулию сверху вниз, и лицо его освещалось мягким сиянием звездного неба.
– Я больше не был Рамзесом. Я больше не был царем. У меня не стало национальности.
– Я понимаю.
– Я говорил себе, что мир как таковой – это все, что мне нужно. А что мне нужно еще, кроме как странствовать, наблюдать? Но это было не так. Я должен был вернуться в Египет.
– Вот тогда ты и захотел умереть.
– И я пошел к фараону, к Рамзесу Третьему, и сказал ему, что хочу стать его стражником. Это случилось тогда, когда я убедился, что меня не берет ни один яд. Даже огонь не смог меня уничтожить. Мне было очень больно, нестерпимо больно, но огонь меня не убил. Я был бессмертен. И это сделал со мной один глоток эликсира. Бессмертен!
– Как это жестоко, – вздохнула Джулия. Она не все поняла, но переспросить не осмеливалась и терпеливо ждала, пока он сам расскажет.
– После храброго Рамзеса Третьего было много других великих царей и цариц. Я приходил к ним, когда мне этого хотелось. И так я стал легендой – призраком человека, который разговаривал только с правителями Египта. Мое появление считалось великим знамением. Конечно же, у меня была своя тайная жизнь. Я шатался по улицам Фив как самый обычный человек – в поисках друзей, женщин, выпивки.
– Но никто не знал тебя настоящего, не знал твоего секрета? – Джулия покачала головой. – Как ты мог это вынести?
– Да, я больше не мог терпеть, – согласился Рамзес. – И вот тогда я записал свою историю на папирусных свитках, которые твой отец нашел в моей тайной лаборатории. Но в те далекие дни я был храбрее. И меня любили, Джулия. Пойми.
Он помолчал, будто прислушиваясь к ветру.
– Мне поклонялись, – продолжал он. – Как будто я все-таки умер и стал тем, кем объявил себя: стражником царского дома, защитником правителей, палачом негодяев, преданным не царю, но самому царству.
– Может, боги тоже чувствуют себя одинокими?
Рамзес добродушно рассмеялся:
– Ты знаешь ответ. Но не понимаешь до конца силы снадобья, которое превратило меня в того, кто я есть. Я сам не до конца это понимаю. О, безрассудство тех первых лет: я постоянно проводил над собой эксперименты, словно какой-нибудь физик. – Горькая складка пролегла у его рта– Понять этот мир – вот наша задача, разве нет? Даже простые вещи ускользают от нас.
– Да, с этим трудно спорить, – прошептала Джулия.
– В самые трудные минуты я полагался только на свою веру. Я понимал то, чего не понимали другие. «Все пройдет» – вот древняя истина. И все-таки я так устал… так устал.
Он обнял ее, нежно прижимая к себе, и они направились обратно. Ветер стих. Рамзес согревал Джулию, и только теперь она полностью открыла глаза, не опасаясь, что в них попадут песчинки. Царь говорил тихо, медленно, вспоминая:
– Потом на нашу землю пришли греки. Александр, построивший много новых городов, сотворивший новых богов. Мне хотелось только одного: погрузиться в сон, похожий на смерть. И все-таки я боялся смерти, как всякий обычный человек.
– Понимаю, – прошептала Джулия, чувствуя, как: дрожь пробежала по ее телу.
– Наконец я решился на трусливую сделку. Уйду в гробницу, во тьму, – а это, я знал, лишит меня сил: постепенно ослабею, погружусь в глубокий сон и уже не очнусь. Но жрецы царского дома, который я охранял, будут знать, где я лежу, будут знать, что солнечный свет может возродить меня к жизни. Они будут передавать этот секрет каждому новому правителю Египта, предупреждая, что мое пробуждение должно сослужить добрую службу Египту. И горе тому, кто осмелится разбудить меня из простого любопытства или со злыми намерениями, потому что тогда я жестоко отомщу.
