Теперь он в Лондоне. Двадцатый век. Рамзеса опять затрясло. Влажный ветер снова пошевелил перья серого голубя, лежащего посреди мостовой. Царь зашлепал по грязи к мертвой птице, опустился на колени и взял ее в руки. Какое хрупкое существо! Минуту назад полное жизни, а теперь всего лишь жалкая падаль. Хотя белый пушок еще трепещет на теплой узкой грудине.

Как же больно хлещет холодный ветер! Как сжимается сердце при виде этого несчастного мертвого существа!

Держа птицу в правой руке, он вынул из кармана наполовину заполненную эликсиром бутылочку. Большим пальцем откупорил горлышко, опрыскал эликсиром мертвое тельце и влил несколько вязких капель в открытый клюв.

Не прошло и секунды, как голубь вздрогнул и открыл крошечные круглые глазки. Встряхнулся, захлопал крыльями. Рамзес отпустил птицу, и она, взлетев, начала описывать плавные круги высоко в сером небе.

Царь наблюдал за ней, пока она не исчезла из виду. Отныне бессмертная. Обреченная на вечный полет.

И еще одно воспоминание настигло его – тихо и стремительно, как вероломный убийца Мавзолей, мраморные коридоры, колонны и хрупкая фигурка Клеопатры; она бежит за ним, а он уходит – все быстрей и быстрей, подальше от тела Марка Антония, лежащего на позолоченной кушетке.

«Ты можешь вернуть его к жизни! – кричала она. – Ты знаешь, что можешь. Еще не поздно. Рамзес! Дай его нам обоим, Марку Антонию и мне! Рамзес, не отворачивайся от меня!» Ее длинные ногти царапали его руку.

Он в ярости обернулся, схватил ее за плечи и отшвырнул назад. Она упала и разразилась рыданиями. Как слаба она была, как измучена, с этими черными тенями под глазами…

Птица скрылась над крышами Лондона. Взошло солнце, осветив клубящиеся облака странным белесым светом.

Взгляд царя затуманился; сердце бешено колотилось в груди. Он плакал, как беспомощное дитя. О боги, почему же он решил, что уже не способен испытывать боль?

Столетия минули в великой немоте сна, и вот его разбудили. Теперь оцепенение прошло, и его снова поджидает жар любви и горя. Эта минута – всего лишь первый привкус страдания. Что же ждет его в будущем, когда и душа его, и сердце окончательно проснутся? Какие муки и потрясения?

Рамзес посмотрел на бутылочку, зажатую в руке. Его охватил соблазн бросить склянку на мостовую – пусть драгоценные капли оросят эту грязную вонючую улицу. А остальные бутылочки он отнесет куда-нибудь подальше от Лондона, туда, где растет трава, и только полевые цветы станут свидетелями того, как он выльет остатки эликсира на землю.

Но к чему обманывать самого себя? Он знал, как приготовить эликсир! Он запомнил, что было написано на той дощечке. Он не мог уничтожить то, что навеки осталось в его памяти.

Самир вышел из кеба, поднял воротник, защищаясь от лютого ветра, и, засунув руки в карманы, прошел еще пятьдесят ярдов до нужного ему места. Вот этот дом на углу. Он поднялся по каменным ступеням и постучал в дверь.

Женщина в черном шерстяном платье пригласила его войти. Самир молча прошел в тесную комнату, заставленную столами и стеллажами, на которых расположились вещи из Египта. На краю одного из столов лежали папирусные свитки и лупа. В комнате сидели два египтянина. Они читали утренние газеты и курили.

Самир взглянул на папирус. Ничего интересного. Он посмотрел на длинную желтую мумию с неплохо сохранившимися пеленами.

– А, Самир, зря ты пришел, – сказал египтянин по имени Абдель. – Обычная рыночная подделка. Работа Заки, ты его знаешь. Кроме вот этого парня… – Он указал на мумию. – Он настоящий, но не стоит твоего внимания.

И все-таки Самир подошел к мумии поближе.

– Остатки частной коллекции, – сказал Абдель. – Не твоего уровня.

Самир кивнул.

– Я слышал, на рынке появились редкие монеты Клеопатры, – заискивающе произнес Абдель. – Вот бы взглянуть на них хоть краем глаза!

– Мне нужен паспорт, Абдель, – сказал Самир. – Гражданские документы. Причем быстро.

Абдель ответил не сразу. Он с интересом наблюдал за Самиром, который опустил руку в карман.

– И еще деньги. Они мне тоже понадобятся. Самир вытащил из кармана блестящую монету с изображением Клеопатры.

Абдель схватил ее, даже не поднявшись со стула. Самир спокойно смотрел, как египтянин изучает монету.

– Осторожность, мой друг, – сказал Самир. – Быстрота и осторожность. Давай обсудим детали.

Вернулся Оскар. Теперь могут возникнуть проблемы, думала Джулия, в том случае, если Рита проболтается. Правда, Оскар вряд ли поверит ей. Он считает Риту дурочкой.

Когда Джулия спустилась вниз, дворецкий как раз отпирал дверь. В руках у него был букет роз. Он передал хозяйке письмо, приложенное к букету.

– Только что принесли, мисс, – сказал Оскар.

– Да, я знаю.

Джулия с облегчением увидела, что письмо не от Алекса, а от Эллиота, и поспешно прочитала его. Оскар ждал.

– Позвони графу Рутерфорду, Оскар. Передай, что я вряд ли смогу прийти к нему на ужин. Скажи, я позвоню позже и все объясню.

Оскар уже собрался уходить, но Джулия вынула из букета одну розу и сказала:

– Поставь их в гостиной.

Она вдохнула аромат цветка и дотронулась до нежных лепестков. Что ей делать с Алексом? Пока еще рано что-либо предпринимать, но каждый новый день все больше и больше осложняет ситуацию.

Рамзес… Кто он такой? Вот что ее занимает больше всего.

Дверь отцовской спальни открыта, кровать застелена.

Джулия поспешила в оранжерею. Еще не дойдя до двери, увидела пышную бугенвиллею, усыпанную крупными красными цветами.

Надо же, вчера она даже не заметила, что бугенвиллея цветет. А папоротники… что за чудо! И лилии повсюду распустились и зацвели.

– Что за чудеса! – произнесла Джулия.

И увидела Рамзеса, который, сидя на плетеном стуле, наблюдал за ней. Он был одет для выхода, не допустив на сей раз ни одной ошибки. Каким красивым и элегантным выглядел он в ярких лучах солнца! Волосы стали еще гуще, пышнее, в огромных голубых глазах таилась глубокая печаль; но вот он улыбнулся своей неотразимой улыбкой, и его лицо засияло.

В первую минуту Джулии стало почему-то страшно: ей показалось, что он вот-вот заплачет. Но Рамзес встал со стула, подошел к ней и легонько погладил по щеке.

– Настоящее чудо – это ты, – сказал он.

Джулии захотелось обнять его, но она продолжала стоять и лишь молча смотрела на него, ощущая его близость. Потом протянула руку и коснулась его лица.

А теперь надо отступить на шаг – это она уже знала. Но царь удивил ее. Он отступил сам и, коснувшись губами ее лба, сказал:

– Я хочу поехать в Египет, Джулия. Рано или поздно мне все равно придется туда поехать. Так лучше уж сейчас.

Грусть и усталость слышались в его голосе. Вчерашняя нежность сменилась печалью. Глаза казались глубже и темнее. Джулия не ошиблась: он был готов заплакать – и ей снова стало страшно.

Боже, как же он страдает!

– Конечно, – согласилась она. – Мы поедем в Египет, вместе поедем…

– Я надеюсь на это, – сказал Рамзес. – Джулия, я не стану своим в этом веке, пока не попрощаюсь с Египтом, с моим прошлым в Египте.

– Я понимаю.

– Я жажду будущего! – прошептал, он. – Я хочу… – Он замолчал, не в силах продолжать, отвернулся и вынул из кармана пригоршню золотых монет.

– Можем мы купить какой-нибудь корабль на эти деньги, Джулия? Корабль, который перевезет нас через море.

– Я сама обо всем позабочусь, – сказала она. – И мы поедем. А сейчас садись завтракать. Я знаю, ты голоден. Можешь мне даже ничего не говорить.

Он рассмеялся – неожиданно для самого себя.

– А я сразу же займусь делами.

Джулия отправилась на кухню. Оскар как раз готовил для них поднос с завтраком. Кухню наполняли запахи кофе, корицы и свежеиспеченных булочек.

– Оскар, позвони Томасу Куку. Закажи билеты до Александрии для меня и мистера Рамсея и постарайся, чтобы их принесли как можно скорее. Если получится, уедем сегодня. Поторопись, а я займусь завтраком. Оскар был чрезвычайно удивлен: