Глядя на знакомую звезду в черной щели между занавесками, я спрашивал себя в эти последние дни: поеду ли я в Синегорск?

Однажды мне захотелось добраться до истоков человеческой мысли о пространстве и времени.

Что думали об этом тысячи лет назад пророки, передавшие в мифах свое видение мира?

Почему вселенная заново созидается Брамой через каждые восемь с половиной миллиардов лет?

Где истоки этого до странности смелого представления о бесконечных циклах созидания и разрушения? На подобные вопросы ответить совсем не просто.

…Было одно лишь пространство — говорит скандинавская сага — не было ни песка, ни моря, ни волн холодных, ни неба над ними. В северной части пространства располагался вечный источник холода — туманная страна Нифельгейм. Волны Урда, теплого ключа, расположенного на юге, встречались с холодными потоками Нифельгейма. И этому смешению обязана своим возникновением первоначальная материя. От нее произошел мир.

Материя — из пустого пространства. Таков смысл саги, словно предвосхитившей результаты современных исследований. Еще Клиффорд и Эйнштейн мечтали создать теорию, которая вкратце сводилась к следующему: в мире нет ничего, кроме пустого искривленного пространства. Частицы вещества — это такие участки пространства, в которых оно искривлено больше, чем везде.

А перемещение частиц подобно движению волн на поверхности озера.

Волны Урда и Нифельгейма постепенно стали математической реальностью.

А время? Может ли быть такое, что о встречном времени догадывались еще во времена халдеев и древних египтян?

Я попытался представить эпизод, описанный в одной старой книге, которая каким-то чудом попалась мне на глаза как раз в те дни.

— Фараон Хеопс спросил мастера небесных тайн (звание столь же высокое, как и звание начальника телохранителей): — Правда ли, что ты можешь заставить отрубленную голову снова прирасти к плечам?

— Да, повелитель, если это будет угодно богам, — ответил мастер.

Он был одним из тех, кто составлял план Великой пирамиды, рассчитав вход в нее так, что из самой его глубины можно увидеть священную звезду.

— Пусть приведут раба, — сказал Хеопс верховному писцу.

— О повелитель, — возразил мастер, — великое строительство еще не кончилось, и пусть жизнь даже одного-единственного раба не зависит от моего искусства.

Хеопс удивленно взглянул на мастера.

— Что нее ты предлагаешь?

— Пусть принесут гуся или пеликана, но я должен сам выбрать его, дабы согласовать с волей богов.

— Тебе всегда удается своевременно узнавать волю богов? — спросил Хеопс, и едва заметная улыбка тронула его губы.

Мастер молчал. Он хорошо знал, что равных ему не было во всей долине Нила и далеко за ее пределами. Едва касаясь пальцами, легкими, как струны, он мог открыть душу вещей и животных, он мог читать мысли и помнил древние слова, пришедшие согласно легенде со священной звезды.

— Хорошо, — сказал фараон, не дожидаясь ответа, — я согласен, но если ты ошибешься, то вторым, после птицы, будешь ты сам.

Гусь был обезглавлен, и тело его оставлено в одном конце комнаты, а голова — в другом.

— Можешь начинать, — сказал Хеопс.

Тело и голова птицы быстро поползли навстречу друг другу и соединились, причем пятна крови на перьях исчезли, как будто их не было вовсе. Гусь поднялся на задние лапы и тревожно загоготал.

Самым интересным в этой истории было объяснение, данное фараону астрологом.

По его словам, согласно древнему замыслу богов, никакие усилия смертных не смогут нарушить всеобщей гармонии и равновесия: любое их действие повторяется небом в обратном порядке и общий результат тем самым сводится на нет. Так, вместо птицы с отсеченной головой там появляется целая птица, которую, с согласия богов, можно иногда обменять на убитую.

— Ерунда, — сказал Валька, когда я рассказал ему об этом. — Выбрать гуся, которому пришло время встретиться с двойником? И потом, как ты выражаешься, обменять? Нет, к нам это отношения не имеет.

— К нам?… Учти, Влах, они в голове умещали всю премудрость тысячелетий, ныне частично утраченную, частично искаженную и лишь в малой части ставшую основой современной цивилизации.

— Если хочешь учиться у астрологов узнавать волю богов, тебе нужно родиться снова — в более подходящее для таких упражнений время.

— Боги! Да они не верили в них! Боги для многих из них — словесная формула, не более. Или древние, освященные временем предания. По крайней мере, для самых умных из них.

— Слишком оптимистично.

— Да нет же. Вспомни, даже много позже, в просвещенной Элладе, Аристотель был обвинен в богохульстве и присужден ареопагом к смерти, но успел спастись, убежав на Эвбею. Диагор, отрицавший существование богов, также удалился в изгнание после того, как его приговорили к смерти. Сочинения Протагора публично сожжены, а сам он изгнан. Продик, утверждавший, что боги лишь олицетворение сил природы, казнен… Ну? Кто же осмелился бы открыто отрицать? Разумеется, из тех, кто хотел бы сохранить себе жизнь?

Валька неопределенно махнул рукой.

— Ладно. Меня это не очень волнует. Скажи лучше: ты в Синегорек поедешь?

— Этого я пока не знаю.

Прошел год с небольшим — и все переменилось. Осенним вечером, когда солнце катилось по крышам дальних домов, а на темно-серой ленте реки дрожали длинные тени, я вспомнил о Синегорске. Но совсем не так, как раньше. Здесь, на осенней набережной, я уже, кажется, не сомневался.

Слева от меня, на пригорке, деревья позванивали сентябрьскими листьями. Над горизонтом висели желтые края облаков, и небо там было жарким и плотным, но над головой уже рассыпался голубой пепел. На реке, начинавшейся где-то в розовом закате, гасли и тонули золотые огни; Здесь, на грани осеннего дня, мир показался мне широким и светлым, а листья и травы вспыхнули вдруг чистым и ярким пламенем.

Я не сразу догадался, откуда этот необъяснимый свет.

От уходящего солнца остался красный полумесяц. Оно почти скрылось там, где за лесами, за реками был Синегорск. Кто знает, может быть, его-то лучи и пробили маленький канал между прошлым и будущим? Верили же мы в то, что каждый из нас должен рано или поздно встретиться с другим миром…

И в то, что поток фотонов мог облегчить квантовый обмен. И мы уже знали, что мир вокруг нас совсем не такой простой, каким он кажется тем, кто привык к нему.

Ложная память, по-моему, так это называется. Я словно снова пережил то, что уже было когда-то давно.

Я поднял руки вверх — они как будто коснулись прохладного неба. Мне хотелось удержать солнце, еще и еще видеть и слышать, как дышит зеленая земля. Но можно ли это сделать? Странная минута…

Наверное, меня давно тянуло в Синегорск, просто я не признавался себе в этом. Нужно спешить, думал я, можно собраться очень быстро. Разве мало трех дней? Уехать от всего, что надоело, от бесполезной и нудной толкотни. А там видно будет… Влах был прав, конечно, я позвоню ему оттуда.

В этот момент я действительно знал или, может быть, чувствовал все, что случилось потом, словно встретились настоящее, прошлое и будущее. Я знал, что скажу Ольге.

Знал, на каком поезде поеду, и в ушах уже раздавался стук колес.

Знал все о встрече и о первом глотке воздуха, когда я спрыгну на почти пустую платформу.

О старых вещих соснах, все еще рассказывавших, наверное, ту самую историю, начало которой я слышал в детстве. Я представил все это так, как потом и оказалось на самом деле.

Ясно прозвучал гудок, протяжный, как северная песня.

Я шел сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. И мне казалось — я представил себе, что кто-то другой, похожий на меня, шагал навстречу горячему восходящему солнцу и протягивал к нему руки.