Как писал Василий Розанов, «самый период времени, когда появился этот роман [ «Братья Карамазовы»], был в высшей степени замечателен: шли последние годы прошлого царствования [Александра II]. Заговоры анархистов, колебания правительства, шумная и влиятельная пресса — все распространяло в обществе тревогу и ожидания». На отношение к таким крутым процессам любого заинтересованного наблюдателя оказывает сильное влияние его собственное положение, т. е. та точка или позиция, откуда им ведется это наблюдение. Выше уже говорилось о весьма интенсивном общении Достоевского в период работы над последним романом с правительственными кругами и высшими представителями царствующей династии. Специальное и более подробное освещение этого вопроса выходит за пределы избранной нами темы. Наиболее подробно говорится об этом в замечательном документальном исследовании Леонида Гроссмана «Достоевский и правительственные круги 1870-х годов», опубликованном лишь однажды — в 1934 г. («Литературное наследство», том 14, тираж 7500 экз.). Ознакомившись с этой документальной и великолепно аргументированной статьей Гроссмана, читатель, во-первых, сразу же поймет, почему она, эта статья, не переиздавалась до сих пор, и вряд ли будет переиздана в дальнейшем, а во-вторых, сумеет глубже оценить, как теперь говорят, «обратную связь» — сильное воздействие, оказанное столь тесным общением Достоевского с власть предержащими на его художественное творчество в этот последний период жизни великого писателя.

Работая над этой книгой о Достоевском, я сначала намеревался вынести различные крупные тексты, о которых в ней шла речь, в эпилог или в приложения, создав своего рода хрестоматию по затронутым темам, как это я сделал шесть лет назад в своей книге о Чехове. Однако потом я почувствовал, что в данном случае они более уместны непосредственно в соответствующих разделах, и включил их в ткань повествования. Но кое-что все-таки осталось за ее пределами.

Остался Яков Брафман с его «Книгой кагала». Собственно «книги» как таковой не существует. «Труд» Брафмана представляет собой собрание бытовых документов, принятых на заседаниях еврейских общинных старейшин — документов, к которым он имел доступ до того, как порвал все свои связи с еврейской общиной и «перестал быть евреем». К некоторым из этих документов и к упоминаемым в них религиозным традициям он составил разоблачительные примечания. Всего таких «примечаний» в книге 17, а документов 1047. Среди них есть весьма занимательные — например, документ № 146 «О наказании р. Меера за доносы»: «Суббота, 2-й выпускной день праздника кущей 5562 (1801) года. Так как раби Меер, сын Якова, возымел дерзость пускаться в доносы на кагал [совет старейшин в данном случае], то представителями кагала постановлено: оштрафовать сказанного р. Меера лишением его «морейнэ» [почетный титул еврея, получившего талмудическое образование, а иногда — просто богатого еврея], дабы имя его впредь не сопровождалось эпитетом «морейнэ», а прозвищем «хавера» (неблагородного) во всех постановлениях, обычных во Израиле. Все это постановлено на основании законов и постановлений».

Не правда ли, очень хороший документ? Надо полагать, что если бы каждый доносчик в России, и особенно в России советской был награждаем публичным титулом «неблагородный», многих бед минувшего века удалось бы избежать. Для Брафмана же это был только пример «наглого» еврейского «самоуправства».

Быт евреев в замкнутых сообществах у многих во времена Достоевского, как и всякий неведомый мир, вызывал вполне понятный интерес, и «Книга кагала», появившаяся в Вильне в 1869 г., была весьма популярной, о чем свидетельствует ее переиздание в столице империи в 1875 г. Она имелась не только в библиотеке Достоевского. Я, например, пользовался экземпляром, находившимся в книжном собрании другого петрашевца, правда, освобожденного из-под ареста за недостаточностью улик, известного писателя Григория Петровича Данилевского. Но, судя по «Дневнику писателя», Достоевского, в отличие от других читателей «Книги кагала», интересовали не подробности еврейской жизни и быта, а «мысли» Брафмана, содержащиеся, в основном, в его предисловии к этой книге. Страничка из брафмановского предисловия приводится ниже, чтобы немного приоткрыть здесь один из источников «еврейской премудрости» Достоевского:

"В другой пример мы ставим вопрос: что такое для еврея закон государственный?

В ответ на этот весьма важный вопрос Талмуд в одном месте нам говорит: «дине демалхуте дине» т. е. «Закон Царский — закон (обязательный для евреев)»; в другом же месте является мнение: «что это постановление относится исключительно к вопросам, касающимся личных выгод Государей, но решения судебных мест ни коим образом не могут быть обязательными для еврея»; а третье место совершенно сбивает и спутывает даже то неясное представление, которое мы могли составить из двух прежних мнений: «Рабонон микре малке», т. е. «Равины это Государи». Понятно, что после подобных ответов вопрос остается в тумане и неразъясненным. Но, проверяя эти ответы и мнения Талмуда с кагальными постановлениями, ответ будет и окончательный, и вполне ясный. Из этих постановлений мы видим, что члены из евреев, служащие по выбору при нееврейском судебном месте, и те даже обязаны решать дела, разбираемые в их присутствии, не по внушениям совести или по государственным законам, а по внушению кагала и бет-дина [еврейского суда].

Еще пример: как относится еврей с своей национально-религиозной точки зрения к собственности нееврея, движимой или недвижимой? По этому вопросу Талмуд до того перемешал черное с белым или, вернее сказать, нечистое с грязным, что любой еврей, кажется, в состоянии сбить с пути самого проницательного ученого исследователя-нееврея. В 37 актах же, оговоренных нами пятым примечанием, читатель убедится, что кагал в своем районе продает частным евреям «хазака» и «меропие», т. е. право на владение недвижимым имуществом нееврейских жителей и на эксплоатирование каждого нееврея. Одним словом, из документов, изложенных в этой книге, мы видим, что кагал и бет-дин, которые до сих пор независимо управляют еврейскою частною и общественною жизнию (как читатель увидит из нашей книги), не всегда обязаны руководствоваться Талмудом, и что личные распоряжения и постановления этих учреждений, подтвержденные херемом [в данном случае — приговором еврейского суда], для еврея гораздо важнее Талмуда. Вот обстоятельство, по которому документы, изложенные в этой книге, очень важны.

Открывая, таким образом, внутренние пружины еврейского общественного строя, с которыми Талмуд никаким образом не может нас познакомить, эти документы, как нельзя лучше, уясняют, каким путем и какими средствами евреи, при самых ограниченных правах, успевали вытеснять чужой элемент из городов и местечек своей оседлости, завладеть капиталами и недвижимым имуществом этих местностей и освобождать их от всякой нееврейской конкуренции при делах торговли и ремесленничества, как это случилось уже в западных губерниях России, Польше, Галичине и проч., какими чудесами целые департаменты, как рассказывает Наполеон I в письме своем к Champagny от 29 ноября 1806 года, очутились в залоге у евреев, в то время, когда они составляли самое незначительное меньшинство всего населения Империи (до 60 000)".

Из таких «свидетельств» рождались слухи об организованной «еврейской эксплуатации», которую Антон Чехов, по его словам, приведенным в первом разделе этой книги, так и не сумел обнаружить на широких просторах Российской империи. И вообще, если уж вспоминать Чехова, то нужно сказать, что Антон Павлович, судя по рассказу «Перекати-поле» и его удивленному вопросу, почему евреи так легко меняют веру, не был озадачен существованием status in statu и не очень хотел, чтобы оно исчезло.