Дворец ждет конца, Он дышит тяжело, как старуха… и с каждым вдохом оттягивает из города за своими стенами желтый, пропахший капустой воздух. Он сочится вниз по переходам, вызывая у приверженцев Знака озноб. Они выползают из углов, волоча по полу свои опавшие воздухоносные мешки и дрожащие надкрылья, бредут мимо старых машин, застывших в нишах, к тронному залу — туда, где Гробец-карлик выстроил баррикаду из трупов и где теперь лежит сам, не в силах подняться.

В конце концов, назвать это славной битвой как-то не поворачивается язык,… Ладно, бывало и похуже, хотя редко, Как всегда, много шума и крика. Как всегда, пришлось вволю помахать топором, который сейчас валялся в углу. Потом зал вдруг накренился под странным углом и застыл, когда «железная женушка» решила, что им надо немного поразмышлять. Тени качаются на стенах, точно качели… Когда она упала, приверженцы Знака повели себя как жертвы, не как победители. Сонные, безучастные ко всему, кроме самих себя, они словно пытались вернуться в человеческое состояние. Забавное зрелище, Некоторым повезло больше: новообразования не слишком мешали им, хотя и беспокоили. Когда кто-то попадал под топор, остальные почти не скрывали радости.

Топор! Теперь Гробец вспомнил. Как его лезвие шипело в темноте, разбрасывая искры! Он вспоминал его злой огонь, расчищающий улицы Квошмоста в последние дни войны Двух королев. Этот топор был с ним на Протонном Круге, когда он взобрался на кучу трупов, чтобы пожать руку Эльстату Фальтору. Он был с ним во время бегства Уотербека, когда у него на глазах за каких-то десять минут вырезали тысячу деревенских мальчишек. Тогда рядом был тегиус-Кромис… Теперь он потерял обоих друзей: одного отняла смерть, другого безумие. Он помнил отчетливо, как выкопал этот топор, но никак не мог вспомнить, где именно…

В любом случае, не стоит стрелять из пушки по воробьям. Что осталось у этой горстки обезображенных лавочников? Только кухонные ножи да собственное уродство.

Одно непонятно: как они все-таки умудрились его свалить?!

В зале стоял терпкий запах смерти, и смерть мешала карлику видеть, что происходит вокруг. Мертвецы окружили его, как земляной вал, увенчанный частоколом застывших конечностей. Где-то торчал то обрывок гобелена, где-то — сломанное кресло с высокой спинкой. Голубоватый свет превращал их восковую кожу в один сплошной синяк. «Железная женушка» сжимала карлика в объятьях. Ее тонкие штанги сломались, как сосульки, когда она упала, переломился и ее позвоночник. Из ее потаенных силовых центров тонкими ручейками текли крупинки белесого света. Эти зернышки то и дело взрывались, образуя водовороты желтого свечения, и тогда ее руки и ноги судорожно подергивались, как у живого существа. Целлар и королева пытались освободить карлика, но из этого ничего не вышло. Теперь они бродили взад-вперед, и лица у них были растерянные, точно нарисованные на потрепанных игральных картах.

Теперь они спокойно ждут конца, глядя на невидимый север, словно усилием воли могут постичь то, что там происходит… или чувствуют, что Гален Хорнрак застыл между землей и небом, точно на краю пропасти перед долгим падением.

Обрывки фраз тают во мраке.

— Птицы больше не спускаются с высоты повидать меня, — шепчет старик, и королева, улыбаясь с сожалением, отвечает:

— Всю дорогу через Ранноч у него на поясе висела мертвая птица. Не могу сказать, что я ненавидела кузину, но это была нелегкая зима.

Гробец-карлик облизнул губы. Он умирал. Боевой трепет вернулся к нему, как старая знакомая боль, а теперь проходил. Так старый моряк, наконец-то выброшенный на берег после кораблекрушения, понимает, что не может выпутаться из веревок, которыми прикрутил себя к обломку своего погибшего судна. Он опустошен… но чувствует, как в голове теснятся тысячи вопросов, и смутно признает: раз это происходит — значит, душа еще держится в теле.

Он редко высказывал суждения — как до того, как что-то происходило, так и после. В итоге события его жизни и их участники сохранили цельность, оставаясь в памяти — к его великому изумлению — яркими и четкими. Нежданный подарок…

Весенний ливень, превращающий в кашу розовую пыль на Могадонской литорали, где лаковые раки-отшельники бочком выбегают из моря… Запах снетков, жарящихся в какой-то забегаловке на рю Мондампьер. Кто-то говорит: «Здесь один малец облил ей вином плащ… знаешь, из тех, что торгуют анемонами». И множество других коротких воспоминаний и воспоминаний, что толпились где-то на краю сознания, как застенчивые непрошеные посетители. Он был очарован и восхищен. Он ждал — и по очереди разглядывал их. Он и сам чувствовал некое смущение от этой встречи — и одновременно искреннюю, без тени насмешки, привязанность к собственному прошлому.

Гробец-карлик! Спустя много времени Метвет Ниан обнаружит его кибитку на Старом дворе Чертога в целости и сохранности. Ее кричащие цвета не потускнели от зимней грязи. Внутри царит удивительная чистота и порядок. В хитроумно устроенных шкафчиках и тайниках она не найдет ничего такого, что могло бы принадлежать только ему и никому больше, ничего такого, что он держал просто ради воспоминаний. Вот его старая лопата — но это просто лопата. Никаких безделушек, но у каждой вещи своя легенда — ее собственная. Маленький походный горн, например, был тем самым, в котором Гробец когда-то перековал Безымянный меч тегиуса-Кромиса. Здесь не найдется ничего, что хозяин мог бы подарить ей на память. Однако вместо того, чтобы просто уйти, она перестелит холодную постель, потом коснется маленькой оловянной чашки.

Во дворе будет накрапывать дождь, желтый свет липнет к мокрому булыжнику, раздаются шаги. Смеркается. Сидя одна, в темноте, она будет спрашивать себя: а что же случилось с его пони?

Город, карлик, королева; все ждали.

Ждал старик Целлар, в мозгу которого тускнели и увядали иные тысячелетия.

Ждали Фей Гласе и Эльстат Фальтор — на севере, посреди содрогающейся равнины. Ждал измученный упорством вселенной, обезумевший от боли Бенедикт Посеманли — ему оставалось только ждать.

Ждал и сам Хорнрак, бесконечно долго падая на таинственный город. Он туго, до боли стянул волосы на затылке и скрепил стальной заколкой в подражании обреченным капитанам ныне забытой войны. Он поплотнее закутался в свой плащ цвета свежего мяса, знак наемника-убийцы из Низкого Города, для вящего эффекта подкрашенный по низу тем, что должно изображать кровь пятидесяти человек. Он только что обнаружил, что руки снова выдали его: они скрыли под плащом обломок старого верного ножа. Теперь искалеченный клинок, черный и загадочный, лежал у него на коленях. В общем, он оставался все тем же наемником, какого королева видела в последний раз у себя в гостиной. Он отверг миф, который она предложила ему, и хранил верность собственному. Символы насквозь фальшивой роли, что поддерживала его на протяжении восьмидесяти лет, той маски, что он надевал каждое утро, едва над рю Сепиль занимался промозглый рассвет… Возможно, теперь с их помощью он снова доказывал эту верность.

Лодка падала. Он даже не пытался коснуться панели. Он изо всех сил сжимал нож — только чтобы занять руки. На миг по его худому липу скользнула тень. В следующее мгновение все утонуло в розово-красной вспышке света, который вырвался из разлагающегося нароста, что находился прямо под ней.

Что им двигало? Мы не будем это обсуждать, Всю жизнь он искал., нет, не лучшей доли, но некоего откровения, которое придаст его жизни целостность, вернет ей смысл. Некоего знака — не важно какого. Хотел ли он и был ли в состоянии признать это теперь, когда его ожидания сбылись? Этого мы сказать не можем. В любом случае, это не имеет значения. Главное, что он пожертвовал собой, чтобы освободить старого авиатора из плена кошмаров, из ада, которого тот не заслужил.