— Сударь, — проговорила она, когда он смолк. — Мы ждали вас.
Почти невидимый в темноте, тегиус-Кромис улыбнулся. Он по-прежнему носил поношенный плащ и рваную, измятую кольчужную рубашку. Безымянный меч висел у него на боку. И по-прежнему, когда он волновался или тревожился, его рука сама начинала поглаживать навершие клинка.
— Госпожа моя, — он говорил с серьезной вежливостью, как было принято в его время. — Я приду, как только почувствую, что хоть немного нужен вам.
— Лорд Кромис, вы несете чушь.
Она рассмеялась, чтобы он не заметил переполняющей ее горечи.
— Смерть привела вас сюда. И вы дуетесь и кусаете себя, как дикий зверь. В Вирикониуме давно перестали размышлять о смерти.
— Это ваш выбор, госпожа.
— Рожденные заново живут среди нас. Они дали нам новое искусство, открыли для нас новые горизонты. От нас они узнают, как жить на земле, не грабя ее. Да, если это обрадует вас, Кромис… Вы были правы. Империя мертва. И Послеполуденные культуры тоже. Им на смену пришло нечто совершенно новое.
Он поднялся и подошел к окну. Его шаг был быстр и бесшумен. Он стоял перед ней, и у него за спиной истекало кровью смертельно раненное солнце.
— А есть ли в этой Новой Империи место для невольного убийцы? И что это за место?
— тегиус-Кромис, вы глупец.
И она не позволила ему ответить, даже если бы он хотел.
Позже он указал Метвет Ниан на Звезды-имена.
— Вот, смотрите. Вы же не станете отрицать: никто из тех, кто пришел потом, не смог прочитать, что там написано. Империи угасают, остается лишь язык, который их наследники не в силах понять.
Она улыбнулась ему и отбросила прядь, упавшую на лицо.
— Эльстат Фальтор, Рожденный заново, мог бы сказать вам, что это означает.
— Моя натура настоятельно требует, чтобы это осталось для меня тайной, — ответил Кромис. — Так что… Если вы прикажете ему держать рот на замке, я вернусь.
ПОВЕЛИТЕЛИ БЕСПОРЯДКА
— Сейчас вся надежда на то, что город нам поможет, — пробормотал Юл Грив, окинув беглым взглядом вересковую пустошь, изрезанную шрамами и морщинами оврагов, промытых потоками воды и заросших молодыми деревцами.
Юл — рослый человек лет сорока, с блекло-голубыми глазами и копной жидких светлых волос, — дышал ртом, тяжело, словно выполнял какую-то кропотливую работу. При Старой королеве, даровавшей ему дом и имение, он был известным воином. Об этом говорило и его имя, больше похожее на прозвище, связанное то ли с каким-то забытым календарным праздником, то ли с местом, от которого не осталось даже воспоминаний.[4] Он то и дело оглядывался по сторонам, словно удивлялся, как его сюда занесло, а когда говорил о городе, его нижняя губа дрожала.
Чтобы дать ему перевести дух, я остановился и оглянулся назад, на его дом — весьма любопытное строение, при виде которого в памяти всплывали описания на древних языках, разветвленные и причудливые. Большая часть здания казалась заброшенной. Она терялась в хитросплетении бузины, боярышника и плюща. От дома тянулись четыре вымощенные камнем аллеи, каждая длиной в милю. Я задавался вопросом, кто их построил и когда. Выглядели они не к месту.
— Пришлось вырыть плиты, — объяснил Юл. — Пните стенку вот здесь и здесь. И взгляните, на что это было похоже.
Через ворота тянулись глубокие грязные борозды — колеи там, где проезжали телеги с камнями. Порывы ветра, налетая с юго-запада, приносили запах дождя и далекое блеяние овец. Карликовые дубы на склонах у нас над головой беспокойно зашевелили ветками и сбросили еще несколько коричневатых иссохших листьев, которые умудрились пережить зиму. Маленькая серая пустельга, одна из обитателей вересковой пустоши, взлетела с камня — выше того места, где мы стояли, виднелось несколько скальных выступов — и заскользила в потоках воздуха. Ее крылья оставались неподвижны, лишь растопыренные кончики маховых перьев трепетали на фоне стремительных белых облаков. На мгновение она зависла, потом развернулась и камнем упала в заросли папоротника.
— Смотрите! — воскликнул я.
Юл Грив повернулся, утер лицо и неопределенно кивнул.
— По правде говоря, нам и в голову не могло прийти, что до такого дойдет, — проговорил он. — Мы думали, вы их раньше остановите.
Я вдохнул запах папоротника.
— Такая красивая долина…
— Скоро вы увидите ее целиком.
Грив зашагал вверх по склону, по мягкой торфянистой тропке, протоптанной овцами среди зарослей папоротника. Склон образовывал уступы, похожие на ступени, а потом начинал резко подниматься вверх, к краю обрыва. Мой провожатый тяжело переставлял ноги и тяжело вздыхал там, где подъем становился круче.
— Извините, что заставляю вас тащиться со мной, — сказал он. — Вряд ли вам это пригодится.
— Я не устал, — возразил я.
Вряд ли он заметил, что я окоченел.
«Грив засмеялся. В этом не было ничего обидного.
— Они хотят получить от вас отчет, — продолжал он. — Так будет легче оценить масштаб проблемы. Ясное дело: как человек военный, вы хотите составить обо всем собственное мнение, а не полагаться на слова старого головореза.
Мы прошли последние несколько ярдов и поднялись на небольшой выступ обнаженной породы. Когда я обернулся, весеннее солнце на миг выглянуло из-за туч — мне показалось, что снизу к моей челюсти приложили припарку. Пот градом катился по лбу Юла Грива и заливал ему глаза. Наемник оперся рукой о скалу, чтобы сохранить равновесие.
— Здесь добывали камень, когда строили дом, — сообщил он. — Это было давным-давно.
Скала была бледной, грубой, с мелкими вкраплениями кварца. Выше, занавешивая выдолбленные в ней ниши, висели плети плюща.
— Теперь вы видите, о чем я говорил, — добавил он. Меня куда больше интересовал дом, который застыл на дне широкой ровной долины, точно поэтическая метафора. Стены — светло-бежевые. Четыре широких аллеи, вымощенные камнем, тянулись от него, пересекая старую аллювиальную банку, черную, как сама тьма. Какой в этом смысл? Я даже гадать не пытался. Вот одно из тех мест, где прошлое говорит с нами на своем языке — настолько своем, что не стоит даже надеяться его понять. В лужах на разбитой мостовой отражалось небо. Я видел дыры, словно прогрызенные в стенах: здесь Юл Грив добывал камень для своих укреплений. Южнее, где долина спускалась к морю, ее пересекала линия поспешно возведенных земляных насыпей и траншей.
— Невероятно, — пробормотал я.
Он указал на юг, где проходил его рубеж обороны.
— Когда-то здесь было много таких мест, — пояснил он, — до самого моря. Теперь все затоплено…
Он сделал жест, в котором читались и обида, и беспомощность.
— Если от города помощи не дождаться, чего ради нам дергаться? Мы тут больше ничего не строим, только ломаем.
— Вряд ли я с вами соглашусь, — ответил я. Меня так и подмывало спросить его: если ему жаль разрушать старые стены, почему не открыть карьер заново? Но его лицо скривилось от дикой ненависти и жалости к себе…
— И из-за чего весь сыр-бор разгорелся? — спросил он.
О судьбе своей усадьбы отставной наемник ничего не знал. Таким его сделал город. Возможно, он сам об этом догадывался.
— До вас вести дошли раньше, чем я ожидал. Как бы то ни было… Видите, как близко они подобрались. Они форсируют реку и подойдут к укреплениям через месяц, а то и меньше, если мы не получим подмогу. Видите, вон там… и там? Отсюда видно, как солнце играет на их палатках.
— Вы покажете мне дом, прежде чем я уеду? — спросил я. Он удивленно посмотрел на меня. Кажется, мой интерес его обрадовал, но он не подал виду.
— Ох, там внутри все развалилось. Мы пытались что-то делать, но сейчас там только пыль да мыши.
Мне показалось, что ему неохота спускаться с холма, после того как он с трудом сюда забрался. Он долго наблюдал, как парит маленький серый ястреб — взлетает и падает, взлетает и падает, едва не касаясь нагретого солнцем папоротника. Потом бросил последний взгляд на огромный каменный символ посреди долины — строение, служившее ему домом в течение двадцати лет, и начал медленно спускаться с холма.