— …Вы должны знать, на что это похоже.

Наемник выглядел озадаченным. Он прижимал край плаща то к губам, то к щеке. Левое ухо кровоточило — птица содрала целый лоскут кожи. Хорнрак подавил новый приступ дрожи и украдкой посмотрел в небо, высматривая второго охотника — напуганный, как человек, который заподозрил у себя смертельную болезнь.

— Она ничего мне не сказала. Несла какой-то бред… — он коснулся подбородка, где кожа была пропорота до самой кости, и снова вздрогнул. — Вот, полюбуйтесь на меня! Я ей уже посочувствовал — дважды. В третий раз результат будет тот же. Правда, ублюдок Патине тоже приложил к этому свои грязные лапки… «Едва валы… травы»… Тьфу!

Фальтор с трудом следил за ходом его мысли. И подумал про себя, что этот человек, наверно, спятил.

— Она не хотела вам навредить, — терпеливо объяснил он. — А вот что в самом деле важно — это то, что она принесла с собой. У нее с собой что-нибудь было? Думаю, да! Вы единственный, кто видел это. Мы должны знать. Вы обязаны отдать нам это, хотя бы потому, что она потеряла это из-за вас!

Кажется, эти слова привели наемника в ярость.

— Так спроси ее сам, Рожденный заново! — выкрикнул он и сплюнул кровавый сгусток на дорогу, под ноги Фальтору. — Меня просто использовали. Из-за нее я вчера вечером убил пятерых из Знака Саранчи — за просто так. За каждого мне в открытую заплатили бы по двадцать фунтов сталью. Я прикончил самого Мартина Фирро! На меня будто затмение нашло… Извольте платить! — он протянул Фальтору ладонь, словно за подаянием. — Будь оно все неладно! Я устал работать на Высокий Город и получать в награду только косые взгляды этих чистоплюев!

Он брезгливо отвернулся и наклонился, чтобы подобрать нож, но замер, когда клинок Фальтора плюнул искрой ему в спину. Потом оглянулся через плечо, и его исполосованное лицо расплылось в ухмылке.

— Вы испугались стального ножа — здесь, в Высоком Городе? Да этой штукой вы можете разрезать меня, как луковицу, будь у меня хоть пятьдесят ножей! — он быстро нагнулся и подобрал нож. — Ну вот, кончик сломался…

Нож исчез под плащом прежде, чем Фальтор успел сказать хоть слово. Теперь становилось ясно, до какой степени наемник нуждался в этой вещи. И до какой степени был осторожен.

— Она ничего не может нам сказать, Хорнрак, — устало отозвался Фальтор. — А вы можете. Именно поэтому она привела нас к вам. Для нее это единственный способ общения. Давайте, по крайней мере, съездим во дворец и там все обсудим. Согласен: возможно, я поступил с вами нечестно.

Хорнрак не слушал его. Он встряхнул металлическую птицу. Поднес ее к уху.

— Все еще жужжит. Когда я ее душил, она тоже жужжала. Его руки дрогнули, и он смолк.

— Чует мое сердце, что в итоге я сдохну.

Он сделал несколько шагов и стал смотреть на дворец, до которого оставалось около мили — далекий, туманный, полускрытый пеленой проливного дождя. Было слышно, как наемник пробормотал:

— Чертог Метвена!

Казалось, он к чему-то прислушивался.

— Когда-то я был одним из вас. Я был одним из тех, кто правит. Я предпочел стать одним из тех, кем правят… Плевать. Я поеду, потому что перевес на вашей стороне, — он кивком указал на дворец, — и потому, что у вас есть баан. Но я ничего вам не скажу.

Он холодно улыбнулся Фальтору и утер рукавом перемазанное кровью лицо.

— Тебе придется следить за мной, Рожденный заново, — пригрозил он. — Тебе придется следить за мной в оба.

«Лучше отдать богу душу, чем играть в эти игры», — подумал Эльстат Фальтор.

Хорнрак…

Лошадь убежала, и он даже не пытался ловить ее. На своих двоих ему было за ней не угнаться.

— Тогда идите пешком, — бросил ему Рожденный заново.

Хорнрак скривил свои истерзанные губы и сплюнул.

Если он закрывал глаза, ему казалось, что птица снова бросается на него, отдирая упругие полосы плоти от его груди, пока не показываются ребра.

— Так-так… — он пожал плечами.

Лорд Гален Хорнрак, отпрыск почтенного Дома — если от этого Дома еще что-то осталось, — некогда офицер, пилот Королевской эскадры, ныне наемный убийца, не знающий другого ремесла, заработавший хорошую репутацию в Низком Городе, впервые за восемьдесят лет шел во дворец Вирикониума. Шел пешком. Повязка натерла раны, и их подергивало. Воспоминания о нынешней ночи все еще терзали его. Но на поясе висела металлическая птица, которую он убил — или сломал — голыми руками, и он чувствовал: это знак. Он еще в состоянии бросить вызов… Правда, приходится признать: своей судьбе он больше не хозяин. Время от времени внутри, под металлическими перьями, еле слышно начинали крутиться маленькие колесики — крутились, теряя обороты, пока ветер не уносил этот звук по Протонному Кругу, точно мякину.

Прежде чем вступить в Чертог Метвена, Хорнрак поднял глаза и посмотрел в небо. То, что поначалу хотя бы отдаленно напоминало рассвет, теперь превратилось в унылую хмарь и не обещало ничего. Даже мертвенные краски, похожие на окись свинца, которыми восход окрасил слои облаков, поблекли. Небо нависло над землей, серое и твердое, как огромная свинцовая чаша, лишь тонкий серебряный полумесяц медленно сползал по ее северной стенке. По мере того как Хорнрак наблюдал за ним, он исчез.

Гробец-карлик въехал в Город через юго-восточные ворота — Врата Соляной подати — перед самым рассветом, спустя приблизительно две недели после странной встречи на окраине Ранноча. В воздухе висела морось. Карлик направил своих пони под массивную арку, сложенную из крупных камней, сквозь которые сочилась вода — скорее это можно было назвать туннелем. В караулке, похожей на клеть, дремали стражники. Старики, разбуженные скрежетом колес по булыжнику, присели на корточки и из-под своих фетровых шляп, с широких полей которых капала вода, без особого любопытства смотрели вслед кибитке. Здесь, в нише на стене арки, когда-то висел печально известный Соляной Оракул, которого искали и боялись найти все, кто входил в Город или покидал его: голова ребенка на крюке, к которой приделали «тело» из тисовых прутов, пропитанных особыми восками и маслами. Оракула надлежало подсветить лампой снизу — а в определенных случаях сунуть ему под язык деревянную лопаточку, написав на ней свое имя — и он начинал вещать низким и в тоже время пронзительным голоском, предсказывая твою судьбу. Может быть, это был голос советчика, а может, и самого Города. Тот, кто когда-либо слышал этот голос, уже не мог забыть его; многие предпочитали проходить через Врата Нигг, чтобы не наткнуться на Оракула.

Гробец ничего не слышал, хотя то и дело поднимал голову, ловя эхо. Однако дыхание прошлого некоторое время преследовало его за воротами. Холодное, гнетущее, оно рождалось на дальних окраинах и разливалось по переулкам и обшарпанным улицам, пользующихся сомнительной славой, где листья герани становятся охристыми, а заплесневелые кирпичи испускают слабый запах, словно их когда-то пометили коты. Вирикониум, выгребная яма времени, сотворенный алхимиками ребенок, приносящий в жертву младенцев и утешающий призраков… Кто не затрепещет перед мокрым театральным занавесом твоего рассвета — и не простит тебе все прегрешения?

В небе над Вратами Призраков растекалось красное пятно. Напротив парили невесомые башни, словно плавающие в стакане с водой, дно которого покрывал блеск нищеты — блеск рыбьей чешуи, оливкового масла, битого стекла и мелких лужиц на пустых площадях, дрожащих от порывов западного ветра. Пастельный Город… Еще минуту назад он крепко спал, а в следующую уже все осознает. Он просыпается, как шлюха, чтобы торговать и предавать, страдать и наслаждаться — ради редких металлов и отбросов, бархата и холстины, похоти и святости, глета, солей лития и лекарей-коновалов. Красное пятно расплывается, пока не заполняет все небо. Скрипят источенные жучками половицы. Липкие глаза пристально глядят из домов, уже полуслепые от скуки и отвращения, чтобы наблюдать, как рассвет замертво падает среди мокрых каштановых листьев на рю Мондампьер!