Эшлим часто экономил на холстах, используя уже исписанные. В данном случае в дело пошел портрет баронессы де Б. и ее домочадцев, которых никак не удавалось собрать в мастерской. Этим летом было сыро, свежая краска начала слезать, и изображение баронессы, которая почему-то превратилась в древнюю старуху с цветком, начало понемногу проступать сквозь фигуру Одсли Кинг, поглощая и искажая ее. В этой подмене читалась какая-то жуткая целеустремленность. Казалось, баронесса, которой приобрести картину не позволило тщеславие, все-таки вознамерилась завладеть холстом. Эшлим следил за этим процессом, как кролик за движениями удава.

— Некоторые пигменты разрушились, — объяснил он. — Сырость… Не знаю. В любом случае это не самый удачный портрет… — он прочистил горло и сглотнул. — Бывает.

Он обнаружил в себе силы заговорить, и ждать дальше стало невыносимо.

— Как вы спаслись от полиции? — он услышал в собственном голосе тревогу. — Что вы им сказали? Я был на рю Серполе и наблюдал за домом, но вы так и не вышли. Что случилось после того, как я ушел?

Карлик, который как будто ждал этого момента, безжалостно подмигнул.

— На рю Серполе, — заговорил он, подражая тону чиновника, — я застал двух мужчин, которые пытались незаконно вывезти из зоны карантина женщину, причем против воли последней. Я попытался их арестовать, однако они оглушили меня и жестоко расправились с одной из свидетельниц, после чего скрылись. Описать их я затрудняюсь. Оба были в карнавальных масках. Очевидно, преступники опытны и хорошо подготовлены… Да полно вам кукситься, старина! Вы что, шуток не понимаете?

Эшлим прикусил губу.

— Даже если так… вы уверены, что они вам поверили?

Карлик недоуменно вытаращился на него.

— А с какой стати они должны мне не верить? Я — Великий Каир. Все, что у них есть, они получают из моих рук… — он снова засмеялся. — К тому же теперь я лично расследую это дело.

Он нахально передернул плечами и почесал нос.

— Я поклялся, что изловлю обидчиков. Ужасное преступление. Для меня это, можно сказать, дело чести.

— Но показания других женщин!..

— К сожалению, некоторых пришлось задержать. Бедняжки так перепугались, что на них нашло помрачение, и они вбили себе в голову, что я напал на их товарок…

Внезапно он схватил Эшлима за руку.

— Советую вам выбросить из головы эту опасную затею, — произнес он настойчиво, понизив голос. — Ради вашего собственного спокойствия. По-моему, вам крупно повезло, что все так закончилось. И еще, Эшлим… — карлик стиснул его кисть с такой силой, что у художника из глаз брызнули слезы. — Никогда не ставьте меня в подобное положение. Иначе окажетесь следующим, кого я насажу на свой вертел. Враги повсюду, они вокруг нас!

Эшлим попытался освободиться. С минуту карлик высокомерно наблюдал за его потугами, после чего разжал пальцы.

— Не забывайте!

Он смолк и некоторое время смотрел на Эшлима, словно не узнавая… а потом заговорил совсем другим тоном:

— Сегодня утром, когда я возвращался от девочек с Массы, со мной случилась прелюбопытнейшая история. Я говорю вам, Эшлим, это был один из тех случаев, которые заставляют задуматься! Я шел по берегу канала — там, где ничего нет, кроме складов. Розовые и бурые кирпичные стены. Запах застоявшейся воды. Ржавые шкивы, которые качаются на ветру прямо у вас над головой. И тут ко мне подошел какой-то древний старик. Когда мы поравнялись, он остановился и посмотрел мне в лицо. Взгляд у него был такой, что оторопь брала. Гок я смотрел на него, солнце выглянуло из-за облаков. Мне почудилось, что над его лысым желтым черепом вспыхнул невыносимо яркий нимб! Все продолжалось буквально пару секунд. Потрясающе красиво — это ослепительное сияние вокруг его головы. Оно как будто растопило розовый кирпич у него за спиной, и небо раскрылось, как книга с белоснежными страницами… Но тут снова поднялся ветер, солнце спряталось, и я увидел, что его лицо изъедено болезнью, которую он, похоже, подцепил еще в молодые годы. У него дрожали губы. Он выглядел больным и озабоченным. И все-таки от него исходила мощь. Она не давала к нему приблизиться, Эшлим, она толкала меня, как ветер… Мне кажется, чума в конце концов доберется до всех нас!

Карлик суеверно вздрогнул и снова умолк. Эта черта его характера до сих пор не проявлялась. Сначала Эшлим заподозрил, что коротышка все выдумал от начала и до конца — или по крайней мере изрядно приукрасил, чтобы произвести более сильное впечатление. Но когда тот провел по лицу пальцами, унизанными тяжелыми кольцами, отвернулся и мрачно уставился в окно, было уже невозможно не поверить: то, что случилось на Линейной Массе, не на шутку его встревожило. Он отказался от предложенного Эшлимом чая. Жест, который заменил слова, явно указывал: в ближайшее время карлику не до веселья. Художник подозревал, что его новый покровитель впал в некое тревожно подавленное настроение, которое появляется и проходит при определенной погоде. Наверно, это какая-то разновидность меланхолии.

— Вообще-то, — резко произнес он, — я много думаю об одной женщине… Я видел ее, когда заходил на рю Серполе. Толстуха, которая гадает на картах… Говорят, она переселилась к Одсли Кинг. Смею надеяться, вы знаете, о ком я говорю?

Эшлим вопросительно кивнул. Карлик ответил ему странной улыбкой — слабой, но явно заговорщической, и вытащил из внутреннего кармана кожаной куртки конверт с красной восковой печатью, похожей на карбункул.

— Еще бы. Я хочу, чтобы это ей передали… — он на мгновенье задумался. — Скажите, что я больше всего на свете интересуюсь картами. Убедите в моем совершенном почтении. Представьте меня в самом выгодном свете. Это задача для настоящего романтика, Эшлим, и я вам полностью доверяю. Отнесите письмо на рю Серполе, как только сможете. Эшлима охватила паника.

— А как насчет Одсли Кинг? Не исключено, что она узнала мой голос, когда мы дрались на этой несчастной лестнице! Как я покажусь ей на глаза?

Карлик посмотрел на портретиста без всякого выражения и протянул письмо. Целую ночь Эшлим не сомкнул глаз, а наутро явился на рю Серполе с букетом лилий в руке. Лилии были белыми, как воск, и тяжелыми, точно и впрямь были восковыми:

— Как ты?

— Как видишь.

В комнате было холодно. Одсли Кинг возлежала на диване — хрупкая, тихая, оцепенелая, закутанная в шубу с немыслимо просторными рукавами. Она неохотно рассказала о «разбойниках», ее взгляд начинал испуганно блуждать всякий раз, когда за окном проходили строители с тачками. Повсюду стояли вазы с анемонами, словно хозяйка комнаты уже хоронила себя. Пурпурные или винно-красные — цвета ее болезни — анемоны покорно склоняли головы. Она болтала о всяких пустяках: чем занимается — «теперь я целыми днями сижу тут, в мастерской», что ест — «я вдруг поняла, что терпеть не могу рыбу!». Эшлим подсел ближе и пристально разглядывал ее, но она не стала над ним смеяться.

— Тебя не затруднит подойти к окну и взглянуть? К нам влезли грабители, и я теперь очень переживаю.

Нет, заверила она, больше не появилось ни одной картины. Эшлим заметил, что ее мольберт стоит сложенный у стены. Она набросала несколько шаржей, но не станет их показывать ни ему, ни кому бы то ни было. Они недостаточно хороши. И вообще они полежали день, а потом она их порвала. Почему Эшлима так долго не было? Она будет рада снова попозировать — если он, конечно, не против.

Жизнь казалась такой тихой. И незачем себя утруждать. Да, жизнь пустой не назовешь, но все так тихо.

— Гадалка заботится обо мне, но Высокий Город для меня потерян, — вздохнула Одсли Кинг.

С другой стороны, у нее так много времени, чтобы поразмышлять! Дни тянутся так долго!

Эшлим пообещал, что непременно появится снова, и очень скоро. Когда он вышел, Одсли Кинг уже тревожно осматривала утлы комнаты.

В тесной прихожей с потрескавшимся линолеумом, заваленными холстами, Эшлим столкнулся с Толстой Мэм Эттейлой. Гадалка склонилась над ведром. Ее могучий зад обтягивало широкое платье с набивным рисунком в цветочек и рукавами-фонариками, которое при ее формах смотрелось крайне нелепо. Толстуха мыла пол. Это была нелегкая работа, и она то и дело тяжело переводила дух, по-рыбьи приоткрывая рот, а по ее мощным рукам бежали широкие ручейки пота. Прихожую освещал лишь маленький квадрат форточки, выходящей на общую лестницу. Все тонуло в буром полумраке, и гадалка казалась неподвижной и величественной, как огромная тяжелая статуя. Но тут Эшлим подошел ближе, статуя выпрямилась, вытирая щеку могучей кистью, и с невозмутимым видом шагнула ему навстречу. От ведра шел пар. Толком не зная, что сказать, художник вручил ей послание карлика. Гадалка повертела конверт, исследовала пунцовую печать, взвесила его на своей огромной загрубевшей ладони, словно никак не могла решить, что с ним делать.