В последнем из примеров Гумберт пародирует самого себя, а также, возможно, некоторых пылких романтиков, злоупотреблявших этой риторической фигурой.

Редко можно встретить достаточно большой прозаический отрывок, который был бы выдержан в каком-либо одном метрическом размере — ямбе, дактиле и т. д. Однако практически в любом образце прозы можно найти отдельные части предложений или целые предложения, написанные в определенном размере. До сих пор не решенной остается задача выработки метода, который позволил бы проанализировать каждую строку произведения и собрать статистические данные, подтверждающие, что проза писателя Н. более ритмична, чем проза писателя Г. Так что в нашем распоряжении имеются только субъективные впечатления и возможность процитировать несколько примеров, чтобы подкрепить свое мнение. Именно это я и собираюсь сделать.

Мне кажется, что иногда можно безошибочно выявить сознательное стремление автора применить стихотворный размер. Возьмем, к примеру, реплику Шарлотты, обращенную к Гумберту:

Это была моя Ло… А вот мои лилии.

Метричность этого предложения подчеркивается аллитерацией звуков ударных слогов: Это… вот / Ло… лилии. Красивое предложение, одно из тех, что литературные эпикурейцы с удовольствием будут повторять и смаковать. Еще примеры? Пожалуйста. Гумберт так описывает игру Лолиты в теннис:

Гласные в этих словах (от безударных «о» и «е» к ударным «е» и "о") образуют своего рода совершенную последовательность. Ритмичный перескок с «т» к «п» и «б» — с нёба к губам — звучит отголоском начальных строк романа и вторит топотку Лолиты по корту.

В предложениях, которые привлекли мое внимание с точки зрения ритма, размеры, как правило, довольно сложны:

Лирическое начало «Лолиты» — одно из самых ритмических мест в романе. В одном телевизионном интервью Набоков читает эти начальные строки сначала по-английски, потом по-русски. Контраст между двумя версиями поражает — отчасти в результате изменения ритма, отчасти из-за того, что чеканная четкость английского языка пропадает на шероховатости русских шипящих.[61] Кроме того, данное интервью примечательно еще и потому, что мы видим, как преображается Набоков и изменяется его манера держаться, когда он начинает читать книгу. В продолжение почти всего интервью он кажется тихим, слегка чудаковатым, мягким пожилым человеком, который, как сам же первый указывает, не умеет хорошо говорить. Он часто колеблется или начинает говорить банальности и вообще явно чувствует себя не в своей тарелке.[130] Но стоит ему взять в руки «Лолиту», как его облик моментально преображается. «Лолита» придает ему уверенность, и его голос звучит с необычайной силой, когда он начинает читать первые строки:

Лолита,

свет моей жизни,

огонь моих чресел.

Грех мой, душа моя.

Ло-ли-та:

кончик языка

совершает путь в три шажка по небу,

чтобы на третьем толкнуться о зубы.

Она была Ло, просто Ло по утрам,

ростом в пять футов (без двух вершков

и в одном носке).

Она была Лола в длинных штанах

Она была Долли в школе.

Она была Долорес в пунктире бланков

Но в моих объятиях она всегда была: Лолита.

Этот пассаж блестяще выстроен фонетически ("е" и «и» в сочетании с «т» и "ш"), равно как синтаксически и ритмически. Здесь Набоков достигает необычайно выразительного эффекта, точно описывая движение языка при произнесении имени героини (именно с русским зубным «т», а не с английским альвеолярным "t"), вводя при этом аллюзии на "Аннабель Ли" и одновременно погружая нас в экстатический мир, творимый безумным сознанием его повествователя-идолопоклонника.

Сущность и характерные черты писательского воображения часто раскрываются в образах, которые использует автор; и, прочитав несколько романов Набокова, написанных за три десятилетия[62] на двух языках, я был поражен набоковским методом повторного употребления некоторых образов, равно как и регулярным применением некоторых приемов для их создания. Впрочем, «поражен», пожалуй, не совсем точное слово, поскольку сначала возникает смутное ощущение повторения тех или иных образов без ясного видения всей системы и определения основных типов повторов, открывающих общие принципы и формулы, которые сознательно использует Набоков. Например, хотя я и не отношусь к тем, у кого при чтении непременно возникают зрительные образы, но, читая «Лолиту», я чувствовал, что предполагаемая система потребовала бы от меня, будь я писателем, наложения на сюжетную канву определенной модели «светотени» для создания «символического» ландшафта «Лолиты». Затем я начал отмечать примеры "символической образности", хотя и не очень понимал, на каком основании выделяю тот или иной случай. Однако после сортировки получившейся картотеки большая часть примеров распределилась по нескольким ясно обозначившимся группам. Самая крупная группа была связана с образами "солнца и тени":