— Два года мы работаем вместе, Зигфрид. Теперь вы вполне состоятельный человек. Могли бы уехать в свою распрекрасную Прибалтику. И не уезжаете. Почему? Жадность? Непохоже. Нет ведь?

— Нет, — покачал головой остзеец.

— Тогда что? Воспылали любовью к шефу, ко мне то бишь?

— Нет. Не к вам.

Дюммель достал трубку, набил табаком, прикурил, разгоняя дым взмахами мясистой ладони. Симмонс молча ждал.

— Не к вам, — задумчиво повторил немец и посмотрел куда-то поверх Симмонса затуманившимися глазами.

— К кому же?

— К вашей супруге!

Это было так неожиданно, что Симмонс чуть не свалился со стула.

— Вот как?

Он рассмеялся коротким нервным смешком.

— Можете смеяться сколько угодно. Можете унижать меня, оскорблять, смешивать с грязью. Вы это умеете. Об одном попрошу: не делайте этого в присутствии фрау Симмонс. Пожалуйста.

«То-то он зарделся, когда я спросил насчет женского пола! — сообразил Симмонс. — Ишь, дон Кихот, да — какое там — Санчо Панса! Дюммель и Эльсинора! Невероятно! Хотя, как это: «Любовь зла, полюбишь и козла». Что он, Симмонс, сделал, чтобы скрасить ее существование? Квартира, комфорт? Чепуха! Ей нужен муж, любящий, нежный, внимательный. А до того, что он мечется, как угорелый, скитается по градам и весям, какое ей дело! Так что вполне может быть…»

Он по-новому взглянул на компаньона. «А что? Скинуть ему эдак килограммов тридцать — мужчина хоть куда. Лыс, правда, как арбуз, да еще, кажется, алкоголик, но это уже детали. Любовь зла…»

— Она-то хоть догадывается?

— Вряд ли. Не объясняться же мне в вашем присутствии! А когда вас нет, дверь замурована металлической стеной.

«И о силовом поле пронюхал, стервец, — с досадой подумал Симмонс. — Явно пытался заглянуть в мое отсутствие».

— А как насчет суверенитета, Зигфрид?

На мгновенье немец смешался.

— Но вы сами поручали мне опекать фрау Симмонс.

— Никто вам не поручал в нее влюбляться! — Симмонс чувствовал, что несет вздор, но уже не мог остановиться. — И нечего совать нос в чужие двери. Замечу еще раз — на себя пеняйте!

— Что будет? — бесстрашно поинтересовался немец.

— Что будет? Вернетесь к разбитому корыту. К тому, с чего начинали. Помните, небось?

— Шутить изволите! — ухмыльнулся Дюммель. — Прошлое не возвращается.

— Вы так думаете, барон?

Что-то в голосе шефа заставило немца насторожиться.

— Д-да…

— Ну что ж. — Симмонса душила ярость, но он старался казаться спокойным. — Милейший!

— Чего изволите-с? — подбежал официант.

— Счет.

— Сию минуту-с.

То и дело мусоля кончик карандаша, официант набросал на бумажке несколько цифр, подбил итог и положил счет перед Симмонсом. Тот, не глядя, кинул на скатерть ассигнацию.

— Благодарю покорно-с.

— Идемте, барон.

Они вышли на душную, словно парная баня, улицу.

— Куда прикажете? — поинтересовался Дюммель.

— В гостиницу, куда же еще? Туда, откуда вы начинали.

Немец снисходительно усмехнулся и, кивнув, зашагал по пыльному тротуару. «Посмотрим, как ты сейчас заулыбаешься», — со злорадным удовлетворением подумал Симмонс, вытягивая за цепочку портативный времятрон размером с карманные часы. Модель была рассчитана на одного человека, но на небольшие отрезки времени могла переносить и двоих.

Симмонс перевел диски шкалы времени на нужное деление, догнал Дюммеля и, продолжая держать времятрон в правой руке, левой обнял немца за плечи.

— Поехали, барон!

Дюммель изумленно вытаращил глаза, сделал попытку высвободиться, но было уже поздно: Симмонс включил времятрон.

На какую-то долю секунды померк свет и земля мягко ушла из-под ног, но тотчас вернулась. Дюммель протер глаза.

…Курица рылась в горячей пыли. Клонилось к закату солнце. Рея, почему-то в старом сарафане, шла по противоположной стороне улицы, щуря от света единственный глаз. «Чего это она? — с удивлением подумал Дюммель. — Дома, что ли, глаз забыла? Да и вырядилась в старье!»

— С прибытием, барон!

Симмонс взял его за руку и потянул с крыльца.

— Полюбуйтесь на свою недвижимость.

Немец оглянулся и обмер: перед ним было старо? обшарпанное здание офицерского общежития!

— Пойдем-пойдем, — торопил Симмонс, не давая опомниться. — Сейчас самое веселое увидите.

Он оттащил слабо упирающегося Дюммеля к нише ворот, притиснул к стене.

— Не вздумайте мне еще в обморок хлопнуться! — Симмонс глянул на часы. — Смотрите молча, понятно?

— П-понятно! — заплетающимся языком пробормотал Дюммель.

Дверь гостиницы скрипнула, медленно отворилась и на крыльцо, лениво позевывая, вышел с коротенькой трубочкой в руке… герр Дюммель.

Немец охнул и закрыл глаза руками.

— Смотрите, барон. — Голос Симмонса звучал резко, безжалостно. — Любуйтесь, голубчик, собственной персоной образца 1878 года!

— Ох-ха! — донеслось до слуха Дюммеля. — Проклятая страна… Проклятые порядки… Проклятая жара…

У Дюммеля подгибались колени. Он прислонился к стене, не в силах оторвать глаз от своего двойника. А тот, как ни в чем не бывало, продолжал топтаться на крыльце, прерывая ворчливое бормотание лишь для того, чтобы зевнуть или затянуться трубкой.

На двойнике была довольно чистая белая рубаха с закатанными рукавами, засаленные до блеска брюки и стоптанные башмаки.

— Налюбовались? — измывательски полюбопытствовал Симмонс. — Хотите, я вас друг другу представлю? Тото радости будет!

— Вы этого не сделаете! — взмолился немец, оседая на землю. — Пощадите, господин Симмонс.

— Оставить вас, что ли, тут на пару деньков? — вслух размышлял Симмонс.

— Умоляю вас!

— Чтобы впредь неповадно было…

— Герр Симмонс! — немец готов был разрыдаться.

— Ладно, так уж и быть. Вставайте, барон, или как вас там, нечего штаны марать!

…Секунду спустя они шли по оживленной несмотря на жару улице Ново-Ургенча по направлению к своей конторе. О том, что произошло, напоминали лишь дико вытаращенные глаза Дюммеля и перепачканные пылью брюки.

— Отряхните зад, Зигфрид. Да поосторожнее: как ни говори, — усмехнулся Симмонс. — Прах истории.

Неудача с Айдосом надолго выбила его из колеи. Приходилось признать, что вмешательство в реальность 1827 года не привело ни к чему. Удалось, правда, отсрочить на несколько месяцев подавление мятежа и гибель Айдоса, но ни на одной из последующих реальностей это не отразилось, если не считать появления легенды о дэве, который разрушил крепость. Однако и тут не обошлись без путаницы и название «Дэв-кесксн» закрепилось за совсем другой, античной крепостцой в юго-восточной части Хивинского ханства.

После долгих размышлений и колебаний Симмонс решил предпринять еще одну отчаянную попытку.

Утром, пересчитывая рабов, плешивый Саид сбился со счету. Сайд выругался и начал считать сначала. Одетые в рубище пленники вытянулись неровной цепочкой во дворе кулхоны,[5] дрожа от резкой утренней свежести и переминаясь с ноги на ногу. В серых рассветных сумерках землистые лица их казались одинаковыми, как у близнецов.

— Сайд, о-о, Сайд! — донесся от ворот недовольный голос нукера. — Целуешься с ними, что ли? Поторапливайся!

— Не мешай, — откликнулся Сайд. — И так счет не сходится.

— Вот будет потеха, если сбежал кто! — захохотал нукер. — Смотри, я вечером всех привел. Ты сам пересчитывал.

— Замолчи ты! — окрысился Сайд. Дошел, считая рабов, до самых ворот, пнул стоявшего последним огненно-рыжего мужика в тощие ягодицы (тот на свою беду нагнулся не вовремя) и озадаченно поскреб затылок.

— Что? — злорадно расхохотался нукер. — Опять не хватает?

— Если бы! — Саид явно не знал, что ему делать. — На одного больше.

— Голову морочишь?

— Два раза пересчитывал.

Не слушая его дальше, нукер распахнул ворота.

— Сапарнияз!

— Ха?

— Я тебе покажу «ха»! Кишлачный!

— Оу, ляббай, таксыр?[6]