— Вот единственное, что меня интересует, — сказал он. — Эта машина! Эта проклятая машина! — Злость его стала еще сильней. Неудачи отступили на задний план. Он ударил кулаком по передней панели автомата. — Просто бесчеловечно, как она сперва позволяет тебе немного выиграть, а потом забирает все обратно. Это издевательство. Посулит, поманит. А потом… — Он бросил в щель еще один доллар, обеими руками дернул рычаг.

Барабаны показали две сливы и лимон, раздался глухой щелчок, и установилась тишина.

Он больше не видел Флору, не видел людей, собравшихся позади нее. Он не слышал шума вокруг, не видел света люстр, не чувствовал ни покрывшей тело испарины, ни исказившей лицо гримасы. Перед ним стояла машина. Машина с человеческим лицом. Она обобрала его, и он должен был заставить ее заплатить за это. Он должен был отомстить за себя, и единственным доступным ему оружием были серебряные доллары. Он бросал их в прорезь, дергал рычаг, смотрел, слушал, ждал.

Он не видел, как Флора, прижав к лицу носовой платок, выбежала из зала. Он не слышал, как какой-то мужчина в кашемировом спортивном пиджаке громко сказал своей жене, что «маленький человечек просто помешался на этой машине». Подошедший официант спросил, не желает ли он выпить. Он не посмотрел на официанта и не ответил ему. В мире Франклина Гибса остались лишь две вещи: он сам и машина. Все остальное перестало существовать.

Он был маленьким, старомодно одетым человечком с ожесточенным лицом, и он стоял перед машиной, пичкая ее серебряными долларами в надежде, что ее вырвет. Он был теперь оконченным наркоманом, глубоко и надежно сидящим на игле, и в пять утра, когда зал опустел и в нем никого не осталось, — он еще не знал, что по всем медицинским меркам сошел с ума.

Из всего, что поддерживало его обычно в хизни: воли, твердолобости, самомнения и предубеждений — сковал он себе доспехи, в которых вышел этим утром на битву с машиной. Бросить монету, дернуть рычаг. Бросить монету, дернуть рычаг. Еще и еще. Не останавливаясь. Не прерывая последовательности: ладонь-рука-глаз-ухо. В его жизни наступило новое времяисчисление. Рано или поздно эта машина заплатит. Он положит ее на лопатки. Она признает его превосходство, выплюнув восемь тысяч серебряных долларов. Это единственное, о чем он думал, не видя ни света занимающейся зари, ни чего-либо еще кроме «однорукого бандита», перед которым он стоял лицом к лицу, один-одинешенек во всем мире.

Когда ночной кассир окончил работу, то, пожелав сквозь с трудом удерживаемую зевоту доброго утра сменщику, он обратил его внимание на забавного коротышку, восьмой час стоящего у машины.

— Видал я ребят, попавшихся на крючок, — сказал он, покачав головой, но это чего-то уж из ряда вон!

И это была эпитафия первой ночи Франклина Гибса в Лас-Вегасе.

Но только первой. Полдевятого утра, когда Флора пришла в игорный зал, он все еще был там.

Около одиннадцати у Марти Любоу происходил разговор с менеджером отеля. Они поговорили о проведении парочки новых конкурсов на побережье и рекламной кампании для Сэмми Дэвиса-младшего, который должен был появиться в отеле недели через две, и когда Любоу уже собрался уходить, менеджер спросил его о Франклине Гибсе, о котором ему уже несколько раз говорили. «Агентство ОЗС»[28] работает в Лас-Вегасе с неимоверной быстротой. Достаточно человеку взять семь взяток подряд-за карточным столом, как через пять минут это становится известно всему городу. Стоит кинозвезде закатить скандал бросившему ее любовнику, как через час это уже попадает в колонки хроники.

Но даже в городе, полном характеров и карикатур, всегда найдется еще одно свободное место. А маленький человечек с озлобленным лицом в костюме 1937 года устанавливал, похоже, новый рекорд по времени и деньгам, потраченным при игре на одной долларовой машине. Менеджер спросил у. Любоу об этом упрямце, и тот со смехом ответил, что если Гибс продержится до шести вечера, то, может быть, будет смысл сфотографировать его. Возможно, «Лайф» этим заинтересуется.

Однако в три часа Любоу, посмотревший на все еще стоящего у машины Франклина, передумал звать фотографа. Одного взгляда на лицо маленького человечка было достаточно, чтобы он набрал номер врача гостиницы и как бы невзначай поинтересовался, сколько времени человек может не спать.

К половине шестого Франклин Гибс истратил три тысячи восемьсот долларов, разменял три чека, осушил стакан апельсинового сока, съел полбутерброда с ветчиной и чуть не подбил глаз жене, когда та, с катящимися по щекам слезами, принялась умолять его вернуться в номер и поспать.

Франклина Гибса буквально засасывало в прорезь для монет стоящей напротив него машины. Ему уже казалось, что всю свою жизнь он тем только и занимался, что опускал монеты и нажимал рычаги.

Он не испытывал ни голода, ни жажды. Он осознавал, что страшно устал, что перед глазами все плывет, но не могло быть и речи о том, чтобы сдаться.

Но в девять вечера, когда менеджер отеля сказал, что дал распоряжение кассиру не менять его чеки, а Флора послала телеграмму брату в Айову путаную и невнятную телеграмму, в которой говорилось о болезни мужа Франклин Гибс почувствовал, как сердце сдавила ледяная рука. У него оставалось всего три серебряных доллара, и он дошел до того, что принялся уговаривать машину отдать ему его деньги. Эти восемь тысяч долларов были его собственностью, в этом не могло быть никаких сомнений. Так что же случилось с этой машиной? Разве она не знает правила? Он продолжал говорить с ней, убеждать, уговаривать… потный, отупевший, мучимый навязчивой идеей. На часах была ровно двадцать одна минута двенадцатого, когда Франклин Гибс опустил последний доллар. Машина издала какое-то странное жужжание, рычаг остановился на полпути, что-то громко щелкнуло, и рычаг заклинило. Какое-то время Франклин Гибс стоял, словно пораженный громом, не веря своим глазам, а потом до него постепенно начало доходить, что вот сейчас-то, вот в этот-то самый момент его и провели. Что он стал жертвой величайшего в мире жульничества.

Само собой, это была та самая монета, которая должна была принести ему восьмитысячный выигрыш. Он нисколько в этом не сомневался. На этот раз удача пришла к нему, но эта машина, эта машина с уродливым лицом, машина, которая заманила его, называя по имени, теперь опустилась до самого низкого обмана, отказываясь заплатить.

Франклин почувствовал поднимающуюся откуда-то из самой глубины ярость: слабенький ручеек, которыйм гновенно превратился во всесокрушающий поток. Ярость, которая кипела, клокотала и бурлила. Ярость, которая щипала его, кусала и рвала на части.

— В чем дело? — закричал он машине. — В чем дело, дрянь поганая? Будь ты проклята. Отдай мой доллар. Он же последний, грязная ты, безмозглая… У него перехватило дыхание, и он смог лишь тяжело прохрипеть: — Отдай мне мой доллар.

Он ударил машину. Он лягнул ее. Он вцепился в нее. Он принялся трясти ее. Два охранника, кассир и помощник менеджера бросились к нему с разных сторон зала, но им удалось справиться с Франклином только после того, как он в кровь разбил суставы на правой руке, сбросил тяжело рухнувшую на пол машину с подставки, кинулся на, нее, порезал руки о разбившееся стекло ее «носа» и закапал кровью все вокруг.

Они отвели его в номер: кричащего, плачущего, отбивающегося руками и ногами. Флора бежала следом, плача и ломая руки.

Гостиничный врач промыл и забинтовал Франклину кисть, наложил на предплечье три шва, дал успокоительное. Мужчины раздели его, уложили в постель, постояли, пока он не забылся тяжелым сном.

Доктор сказал Флоре, что лучше бы им завтра же отправиться домой, что Франклину следует сразу показаться своему врачу, что он нуждается в длительном лечении. Посоветовал обратиться попозже к психиатру. Флора на все кивала головой, лицо ее было бледным, в глазах стояли слезы. Когда все ушли, она села и стала молча глядеть на мужа.

Где-то в глубинах своего подсознания Франклин Гибс услышал голос, далекий, но отчетливый. Голос сталкивающихся между собой монет. Металлическое, звенящее «Франклин!», выкрикнутое далеко-далеко. Он моментально проснулся и снова услыхал свое имя. И снова. Он встал с постели и прошел мимо испуганной жены к двери.