— Посмотрите на его ногу. Посмотрите на его ногу.

Одиннадцатилетнего Мартина Слоуна на руках несли из парка.

Покалеченная нога кровоточила. Мартин пытался пробиться сквозь толпу, но мальчика уже унесли. Повисло молчание, потом послышался невнятный шум голосов. Люди начали расходиться по домам.

Киоски стали закрываться. Огни начали гаснуть. Мартин остался один. Он прислонился к ограде вокруг карусели и закрыл глаза.

— Я только хотел рассказать, — прошептал он, — я только хотел рассказать тебе, Мартин, что это самое удивительное время в твоей жизни. Не позволяй ничему уходить в прошлое без того, чтобы… без того, чтобы не насладиться этим. Больше не будет каруселей. Не будет леденцов. Не будет духовых оркестров. Я только хотел рассказать тебе, Мартин, что это было чудесное время. Сейчас! Здесь! И все. Это все, что я хотел сказать тебе, Мартин!

Он подошел к карусели и сел на край. Деревянные лошадки безжизненно глядели на него. Запертые киоски слепо глядели на него.

Летняя ночь висела над ним, и он был одинок. Он не мог сказать, сколько просидел так, пока не услышал шаги. Он поднял голову и увидел, что его отец идет к нему с той стороны карусели. Роберт Слоун остановился над ним, держа в руках бумажник. Бумажник Мартина.

— Я думаю, вы захотите узнать, — сказал он. — С мальчиком все в порядке. Возможно, он будет прихрамывать, сказал нам доктор, но опасности нет.

Мартин кивнул.

— Я благодарю Господа за это.

— Вы выронили это у дома, — сказал Роберт, протягивая бумажник. — Я заглянул внутрь.

— И?

— Я узнал о вас интересные вещи, — сказал Роберт просто. Водительское удостоверение, деньги… — Он помолчал. — Похоже, что вы действительно Мартин Слоун. Вам тридцать шесть. Вы живете в Нью-Йорке. Затем с вопросительными интонациями в голосе: — Так написано в вашем водительском удостоверении, действительном до 1960 года. Этот год наступит через двадцать пять лет. Даты выпуска на деньгах… на монетах… Эти даты еще не наступили.

Мартин глянул отцу в лицо.

— Теперь ты знаешь, верно?

Роберт кивнул.

— Да, я знаю. Я знаю, кто ты, и знаю, что ты проделал длинный путь. Длинный путь… и долгий. Я знаю, зачем и как. А ты?

Мартин покачал головой.

— Но ты должен знать другое, Мартин. То, что случится.

— Да, я это знаю.

— И ты знаешь, когда мы с твоей матерью… когда нас…

Мартин прошептал:

— Да, и это я знаю тоже.

Роберт вынул трубку изо рта и долго и пристально поглядел на Мартина.

— Так не говори этого мне. Я предпочитаю не знать. Это часть загадки, которую задает нам жизнь. Я думаю, это всегда должно оставаться загадкой. Минутная пауза. Потом: — Мартин?

— Да, папа?

Роберт положил руку Мартину на плечо.

— Ты должен уйти отсюда. Тебе нет здесь места. Ты понимаешь?

Мартин кивнул и тихо ответил:

— Я это вижу. Хотя не знаю почему. Почему я не могу остаться?

Роберт улыбнулся.

— Я полагаю, потому, что у нас лишь один шанс, Мартин. Каждому — свое лето. — Голос его был теперь глубок и полон сочувствия. — Маленький мальчик… тот, которого я знаю, тот, чье место здесь по праву. Это его лето, Мартин. Точно так же, как оно было твоим когда-то. — Он покачал головой. — Не заставляй его делиться с тобой.

Мартин поднялся и поглядел в темнеющий парк.

— Там, откуда ты… Там все так плохо? — спросил Роберт.

— Я думаю так, — ответил Мартин. — Я устал от этой гонки, папа. Я был слаб, но верил, что силен. Я был до смерти напуган… но строил из себя сильного человека. И вдруг я выдохся. Я так устал, пап. Я так устал от этого бега. И однажды… я понял, что должен вернуться. Я должен вернуться, прокатиться на карусели, послушать духовой оркестр, погрызть леденцов. Я должен постоять, перевести дыхание, закрыть глаза, вдыхать и слушать.

— Я думаю, мы все того хотим, — мягко сказал Роберт. — Но, Мартин, когда ты вернешься назад, может быть, ты увидишь, что и там есть карусели, духовые оркестры и летние ночи. Может, ты просте не туда смотрел? Ты не должен глядеть назад, Мартин. Попробуй глядеть вперед.

Он замолчал. Мартин посмотрел на отца. Он чувствовал любовь к нему, безграничную нежность и единение, более глубокое, нежели единение плоти.

— Может быть, папа, — сказал он. — Может быть. Пока, папа.

Роберт сделал несколько шагов прочь, остановился, постоял немного и повернулся к Мартину.

— Пока… сынок, — сказал он.

Немного погодя он исчез в темноте. Позади Мартина пришла в движение карусель. Не было огней, не было шума, только призрачные фигурки лошадок бежали по кругу. Мартин шагнул на вращающийся круг, поближе к тихому табунку деревянных жеребят с рисоваными глазами, бегущих по кругу в ночи. Карусель сделала полный круг настала останавливаться. На ней никого не было. Мартин Слоун исчез.

Мартин Слоун вошел в аптеку. Это была та самая, которую он помнил мальчишкой, но кроме общей планировки помещения и лесенки, ведущей в контору с крохотного балкончика, она ничем не напоминала место, которое он помнил. Она была светлой, с рядами люминесцентных ламп, с грохочущим блестящим музыкальным автоматом, новехоньким сатуратором, сверкающим хромом. Аптека была полна студентов. Некоторые танцевали, некоторые пили пиво из больших кружек, собравшись в углу у окна. Работал кондиционер, и было довольно прохладно. Мартин прошел сквозь сигаретный дым, сквозь рев рок-н-ролла и смех студентов. Его глаза шарили по сторонам, пытаясь отыскать хоть что-то знакомое. Молодой продавец улыбнулся ему.

— Хай, — сказал он. — Что-нибудь надо?

Мартин уселся на хромированный стул, обтянутый кожей.

— Может, шоколадной газировки? — попросил он парнишку у фонтанчика. Мороженого — три ложки.

— Три ложки? — повторил продавец. — Конечно, я могу положить вам три ложки. Но это будет дороже. Тридцать пять центов. О'кей?

Мартин грустновато улыбнулся.

— Значит, тридцать пять центов? — Его глаза снова обежали помещение. Вы что-нибудь знаете о старом мистере Уилсоне? — спросил он. — Когда-то он владел этой аптекой.

— О, он умер, — ответил продавец. — Давным-давно. Лет пятнадцать, а то и двадцать. Какого мороженого положить? Шоколадного? Ванильного?

Мартин не слышал его.

— Ванильного? — повторил продавец.

— Знаете, я передумал, — сказал Мартин. — Пожалуй, я обойдусь газировкой. — Он стал вставать и покачнулся. Правая нога опять подвела его. — Эти стулья не годятся для калек, — сказал он с грустной усмешкой.

Продавец с интересом взглянул на него.

— Пожалуй. Это вас на войне?

— Что?

— Ваша нога. Это на войне?

— Нет, — ответил Мартин задумчиво. — Когда-то, еще мальчишкой, я упал с карусели. Странный это был случай.

Продавец прищелкнул пальцами.

— Карусель! Слушайте, а я ведь помню карусель! Ее сломали всего несколько лет назад. А жаль. — Он с симпатией улыбнулся Мартину. — Слегка опоздали, а?

— Что? — спросил Мартин.

— Я говорю, слегка опоздали?

Мартин долгим взглядом обвел аптеку.

— Да, — тихо сказал он. — И очень.

Он вышел в жаркий летний день. Жаркий летний день, который в календаре значился как 26 июня 1959 года. Он прошел по центральной улице и вышел за город, держа путь к заправке, где оставил машину, чтобы в ней сменили масло и подтянули все гайки. Так давно это было. Он шел медленно, чуть приволакивая правую ногу, по пыльной обочине скоростного шоссе.

На заправке он заплатил парнишке, сел в машину, развернулся и покатил в сторону Нью-Йорка. Лишь мельком оглянулся он на табличку

Надпись лгала. Он точно знал это. Хоумвуд был дальше. Много дальше.

Высокий человек в костюме от «Брукс Бразерс», сидящий в красном «мерседесе», крепко сжимая баранку, медленно ехал на юг, к Нью-Йорку. Он не знал толком, что ждет его в конце пути. Но точно знал, что открыл нечто для себя. Хоумвуд. Хоумвуд, штат НьюЙорк. До него нельзя дойти пешком.