Он сжал кулак и показал, как надо бить по голове. Я обещал подумать.

— Еще раз извините, — сказал сосед.

В первом часу ночи он позвонил снова.

— Пардон, — сказал я, прижимая к груди одеяло. — Думал, вы уж не придете. Собрался на боковую.

— А я концерт слушал, — улыбнулся он. — По заявкам. Знаете что… Вы молоток еще не вставили?

— Не успел, — сказал я.

— И не вставляйте. Есть такие резиновые шланги, внутри пустые. Не встречали?

— Нет. А что?

— Ну, понимаете, полтора метра этой кишки, а в середину заливается свинец. Вжах! — он взмахнул рукой. — И ключица пополам!

— Ого! — поежился я. — Значит, вы думаете, надо его шлангом?

— Конечно! — сказал он. — Разочка четыре перепоясать. Чтобы помнил… Ну, спокойной ночи.

— Приятного сна.

Проснувшись утром, я умылся, позавтракал и вышел за дверь.

На лестничной площадке курил сосед. Увидев меня, он затушил сигарету и спросил:

— Как спали?

— Благодарю вас, — ответил я. — Неплохо.

— А я все думал, — сказал он. — Почти до утра. Вот что, по-моему… Надо ему ногу сломать.

— Не круто ли будет? — усомнился я.

— Нет! — убежденно мотнул головой он. — Именно ногу. В двух местах. Взять хороший ломик и перебить. Это делается так…

— Спасибо. — быстро сказал я. — Не надо показывать. Я воображу.

У подъезда мы расстались. Я сделал несколько шагов и вдруг резко обернулся. Показалось — кто-то гонится за мной с молотком.

Но нет. Он шел своей дорогой. Мирно помахивал портфелем. Тихий, незаметный человек. Старший бухгалтер швейторга.

Утром в кабинет к заведующему собесом Убейволку заглянул старик Практикантов. Он обвел прицеливающимся взглядом стены, двухтумбовый, в чернильных пятнах стол, продавленные казенные кресла и, наконец, уставился на самою Убейволка.

— Сидишь, Тарас Митривич? — ласково спросил Практикантов. — Ну, сиди, сиди… А Кулипанова я уже снял. Слыхал, небось? Смотри, и твой черед настанет. Вот напишу жалобу — только ногами сбрякаешь.

И хотя Убейволк абсолютно точно знал, что Кулипанова из жилуправления не сняли, а перевели на другую работу по болезни, стало ему как-то нехорошо.

«Этот напишет, — тоскливо подумал он. — Ох, напишет! Начнутся разбирательство и проверка, пойдут комиссии, поедут представители… Эх-ма!»

— Зачем же писать-то на меня, Иван Спиридонович? — таким бодрым голосом, что даже самому он показался противным, спросил Убейволк.

— Ну, мало ли, — задумчиво сказал Практикантов. — Тоже, поди, и ты жулик, если поглубже колупнуть.

— Да для чего же колупать? — заволновался Убейволк.

— Для чего, — повторил Практикантов и вроде бы даже с обидой моргнул зеленым глазом. — Ишь ты! Для чего… На должности ты как-никак. Вот и выходит, надо колупнуть.

И, стуча палкой, он зашагал дальше по коридору. А Убейволк долго еще сидел, уткнувшись пустым взглядом в бумаги.

До редакции старик Практикантов добрался в полдень. Был обеденный перерыв, и в пустом коридоре ему встретился только один человек — репортер Володя Ключиков.

— Жив, Иван Спиридоновнч?! — крикнул Володя и, просалютовав, хотел было проскочить мимо, но Практикантов успел загородить ему дорогу.

— Замордовали, сукины дети! — доверительно сказал он. — До министров жалобы не допускают, в приемных под сукно кладут. Но я своего добьюсь! Ты мне помоги, сынок. Мы с тобой всю эту шайку накроем.

— Какую шайку? — насторожился Володя.

— Милай! — с чувством сказал Практикантов. — Ты кругом-то оглянись! Убейволка такого знаешь? Вор! Пробу ставить негде. Дружка его, Кулипанова, я недавно прищемил. Большая фигура! Из ОБХСС, — тут он перешел на шепот, — нз ОБХСС двое парней за это дело по звездочке отхватили. Соображаешь?

Володя Ключиков нетерпеливо подрыгивал ногой и, вполуха слушая Практикантова, думал: «Вот дрянь старик! К прокурору бы его за такую брехню, щербатого черта!»

Однако вслух, улучив момент, Володя сказал:

— Ты, Иван Спиридонович, не совсем по адресу ко мне. Во-о-он, последняя дверь направо. Отдел фельетонов. Туда и крой.

И, отсалютовав еще раз, Володя галопом побежал в столовую.

Поздно вечером Практикантов дремал в удобном кресле у председателя райисполкома товарища Тихомирова. В исполкоме было тихо. Только секретарша Шура стучала в приемной на машинке, перепечатывала вчерашние решения. Да сам председатель шелестел какими-то бумагами.

Время от времени, когда Шурочка особенно громко двигала каретку, Практикантов просыпался и бормотал:

— Редактора колупнуть первым делом. Потом этого… молодой такой, бойкий… Скоро ты, Петро Васильевич?

— Один момент, Иван Спиридонович! — встряхивался Тихомиров. — Еще пару заявлений добью — и займемся.

— Бюрократ ты, — говорил, сладко зевая, Практикантов. — Первостатейный. Держишь человека, а у меня, учти, осколок в голове сидит. Еще с той германской. Ссажу я тебя с этого места, попомни.

Когда Практикантов совсем заснул, председатель неслышно встал, собрал бумаги, запер их в стол и, ступая на носках, прошмыгнул в приемную.

— Шура, — сказал он. — Разбудишь потом этого… Скажешь, председателя, мол, в область вызвали. Срочно. Уехал, дескать, он — тревожить вас не стал. Обратно не скоро будет.

Практикантов похрапывал в председательском кабинете. Он выводил носом замысловатые рулады, очень похожие на слова: колллуп-нуть, арр-ррестовать.

Уникальный случай произошел на территории нашего домоуправления. Подсудный случай, если разобраться. У нас одного замуровали.

Не думаю, чтобы специально — по злобе или, допустим, на спор. По крайней мере, Венька Копылов, замешанный в этом деле, говорит, что все нечаянно произошло. С другой стороны, конечно, черт его знает и Веньку — у него тоже правды, как у змеи ног, не найдешь. Могли, в общем-то, и но злобе. Потому что на этого человека, на дядю Сеню Ишутина, впоследствии замурованного, кое-кто зуб имел. Вернее, зуб не зуб, а его многие недолюбливали. Не настолько, правда, чтобы замуровать, но все же.

А случилось все так. В субботу утром трубу какую-то прорвало в подвале. Пришлось бежать за ремонтниками. Дядя Сеня же, между прочим, и бегал. Он у нас вроде как освобожденный член. Жена его дворником числится, а дядя Сеня при ней состоит: пенсионер он, что ли, по инвалидности — этого толком никто не знает. Короче, нигде не работает. Но активный.

Ремонтники вскоре пришли, захватив с собой Веньку Копылова, электрика, — на случаи, если там переноску потребуется установить или отключить чего-нибудь.

А дядя Сеня обежал сначала несколько квартир в подъезде, доложил жильцам: так, мол, и так — пригнал голубчиков, ну, пришлось кой-кому хвоста подкрутить, напомнить про обязанности и в какое время живем, в смысле завоеваний космоса.

Потом говорит:

— Спущусь теперь вниз. Лично прослежу. А то они там, черти, наремонтируют — будем всем подъездом горькими слезами умываться.

Он вообще, дядя Сеня, в этом отношении принципиальный был. Никогда мимо не пройдет. Поднимут, например, рабочие во дворе крышку канализационного колодца, спустятся вовнутрь — дядя Сеня уже тут как тут.

— Так, — говорит, — сидите, голубчики? Попрятались? Небось, уже по четвертой папироске сворачиваете?.. А почему ограждение не выставили? Знак, запрещающий проезд?.. Ну-ка, говори быстро — от какой организации? Фамилия начальника? — И в таком духе.

Вот за это, собственно, его и недолюбливали.

Ну, ладно. Спустился, значит, дядя Сеня в подвал, дверь открыл, прислушался — тихо. «Ага, — думает, — уже сообразили, орлы! Сидят где-то, причащаются… Ну, сейчас я их, паразитов, накрою с поличным!»

И начал подкрадываться.

Как вдруг слышит: дверь за спиной бухнула, и ключом кто-то — хрум! хрум! — на два поворота. Дядя Сеня — бегом назад.