— Аа! — махнул рукой Сверекулов. — Передовое предприятие города, понимаешь, четыре миллиона штук кирпича выпускает… Он что — все четыре миллиона себе на голову перекидал?

— Зачем перекидал, — сказал Драгунский. — Он сам ему свалился… один.

— Триста строчек из-за одного кирпича! — замотал головой Сверекулов.

— Ну, почему же из-за одного, — солидно приподнял брови Драгунский. — Просто этот кирпич взят им как наиболее яркий факт…

— Все равно, — сказал Сверекулов. — Недостаточно веское основание… Для таких обобщений… Так что я обобщения похерил. А то получается, что за кирпичами дома не видим.

На четвертый день Славу Зубрика вызвал главный редактор.

— Садитесь, — сказал редактор и посмотрел на Славу гипнотизирующим взглядом. — Скажите, Зубрик, этот факт с падением кирпича на голову действительно имел место или введен вами как художественный домысел?

Слава торопливо задергал концы платка, в котором все еще хранил улики.

— Хорошо, — остановил его редактор. — Я вам верю. Допустим, действительно имел. И тем не менее… Не стоит так навязчиво подчеркивать, что кирпич упал на голову именно вам. Понимаете ли, возникает какой-то нездоровый запашок. Как будто журналист из чувства личной мести расправляется с ответственными работниками. Так что с вашего, надеюсь, согласия, я эти места поправлю. — Редактор вооружился красным карандашом. — Напишем так: проходящему возле стройки гражданину Н. упал на голову кирпич… Главное — факт сохраняется. И вывод о качестве отдельных кирпичей — тоже.

Слава Зубрик молча поднялся и пошел вон из кабинета, прижимая к тощему бедру узелок с вещественными доказательствами.

Через полмесяца в газете была опубликована юмореска о том, как некоему гражданину Н., проходящему вдоль одной из строек, свалился па голову недоброкачественный кирпич, в результате чего гражданин Н. пострадал очень незначительно, кирпич же, наоборот, рассыпался вдребезги.

Еще через полмесяца дом, достроенный из кирпичей товарища Гусева, дал трещину. От карниза до фундамента.

Володя Докумейко писал очерк для областной газеты о ветеранах великой сибирской стройки. Пришла, пришла для Володи пора вылезать из коротких штанишек. Не напрасно он целых четыре года корпел в многотиражке «Металлургстроевец». Открылся, наконец-то, прямой путь в большую прессу, в ежедневное четырехполосное раздолье — к подвальным статьям, к фельетонам, к передовицам и… к гонорарам, о которых Докумейко имел пока лишь теоретическое представление (в многотиражке гонораров не платили).

Несколько дней назад заведующий отделом газеты "Бдымская новь", полистав его крохотные, как почтовые квитанции, вырезки, сказал:

— Ну, что же, старичок… весьма недурно. Перышко у тебя есть. Однако требуется запустить пробный шар. Извини, старичок, таков порядок. Напиши хороший очерк к пуску первой домны. О зачинателях стройки. Материал у тебя весь под рукой, людей ты знаешь.

Заведующий поднялся из-за стола. Был он немногим старше Володи — года на два, три, но выглядел уверенно, даже вальяжно. Дорогой костюм был распахнут с элегантной небрежностью, галстук слегка сбит в сторону, подборок приподнят и чуть выставлен вперед, отчего вид красивой головы заведующего рождал какое-то предвзлетное ощущение. «Мотор!» — словно бы командовал подбородок. «Есть — мотор!» — отвечали откинутые назад волосы.

— Вот, старичок, прочти для вдохновения. — Заведующий развернул подшивку. — Я тут недавно накропал очеркишко… Сумеешь лучше — считай себя в штате.

Володя сгорбился над газетой. Неожиданное условие заведующего так его ошеломило, что он читал очерк слепыми глазами и никак не мог ухватить суть его. Запомнил только название — «Кедр ты мой зеленый» да несколько ярких выражений: «Повлажнели глаза у Филиппыча…», «страстный любитель зеленых лесов и чистых водоемов…», «в порядке личной мечты…» И еще одно, особенно роскошное: «Мальчик влез на дерево, да так и остался там на всю жизнь!» Очерк был, кажется, о знаменитом ученом-лесоводе.

И вот теперь Докумейко ковал железо своей судьбы. Ковал трудно — очерк не шел. Материал-то у Володи был, но ему хотелось так подать его, такой отыскать «глагол», чтобы у заведующего повлажнели глаза, как у неизвестного Филпппыча. «Глагол», однако, не находился. Володя уже полчаса топтался перед абзацем о героическом житье-бытье молодых добровольцев, начинавших когда-то стройку в глухой тайге. Он знал, что жили они тогда в палатках, в балках, вагончиках, но просто написать, что им-де было холодно, у Володи рука не подни-малась. Здесь требовалась деталь — скупая, емкая, точная. Лучше всего — подсмотренная лично. Но где же ее подсмотришь? Сам Докумейко к тому времени чуть-чуть запоздал, а бывшие добровольцы жили теперь в благоустроенных квартирах — так что оставалось погонять воображение.

"Сварить, что ли, кофейку?" — вздохнул Докумейко. Он встал, едва не разрушив свой импровизированный письменный стол (чемодан, положенный на табуретку), и пошел в угол — к бачку с водой.

Володя поднял крышку бачка и увидел, что вода в нем подернулась тонкой корочкой льда. Секунду он стоял, в раздумье помахивая ковшиком, а лотом бросил его в бачок и ринулся к столу.

Прекрасно! Вот она, деталь!

«За ночь вода в бачке покрывалась тонкою коркою льда, — быстро написал Володя. — Ребята разбивали ее тяжелым ковшиком, лили в умывальник студеное сверкающее месиво…»

Дело пошло. Докумейко забыл про кофе…

Минут пять перо его резво бежало по бумаге. Затем опять споткнулось… Нет, все же эти ветераны железобетонный народ! Слова лишнего не вытянешь. Вчера вечером бригадир арматурщиков Иван Подкова аж взмок весь, вспоминая наиболее трудный случай из своей здешней жизни. Чуть шею богатырскую не вывихнул: все на жену оглядывался — не поможет ли?

Жена пожалела Ивана — крикнула из кухни:

— Ну, хоть про тот случай расскажи, как нас хозяин посреди зимы с квартиры гнал!

— Ага, чуть не выгнал, — оживился Иван. — Мы как раз поженились, из общежития ушли, на частной жили.

— И все… А как было дело, чего хозяин говорил, какой он из себя?

— Ну, какой? — снова напрягся Подкова. — Мужик как мужик.

…Длинно скрипнула обросшая понизу инеем дверь — вошла хозяйка квартиры, старуха Аграфена Игнатьевна. Не здороваясь, села на табуретку и, заворотив двумя руками полу кацавейки, достала из юбочного кармана плоскую коробочку из-под монпансье, в которой держала нюхательный табак. Забив в каждую ноздрю по заряду, Аграфена Игнатьевна подкатила глаза и начала судорожно чихать, вздымая рыхлые плечи.

— А-а-а-пчч! — дублетом ударяла хозяйка. Колыхнулась занавеска, отделяющая альков супругов Докумейко от остальной территории комнатенки, тонко запел на полочке чайный стакан.

Володя, втянув голову в плечи, ждал. Он знал по опыту, что канонада будет длиться минуты полторы.

Закончив артподготовку, Аграфена Игнатьевна вытерta концом полушалка заслезившиеся глаза и сказала басом:

— Давеча газетку читала…

— Ну-ну, — заинтересовался Володя. — И что же там сообщают, Аграфена Игнатьевна?

— Да уж соопчают, — поджала губы хозяйка. — Зарплату, соопчают, сабе прибавили.

— Кому — себе?

— Сабе, — повторила хозяйка. — Которые в газетки, значит, пишут… Сами сабе прибавили.

— А-а! — догадался Володя. — Верно — немножко увеличили. Только почему же сами?.. Прибавили… вышестоящие органы.

— Ну, я не знаю там… какой идол, — недовольно сказала хозяйка. — Алевтина-то у тебя разрешилась?

— Родила, — подтвердил довольный Володя. — Пария!.. Рост пятьдесят два сантиметра, вес — четыре двести. Здоровый!

— Ну, и куды ж вы теперь с ей? — спросила хозяйка.

— А? — не понял Володя.

— Дите, говорю, куды повезете?

— Как — куды? — растерялся Докумейко, — Сюды… Сюда то есть — домой.

— Ышь ты, домой! — усмехнулась Аграфена Игнатьевна. — А я вот возьму да пушшу доктора ушного — тогда как?.. Он ить давно вокруг ходит… Хороший человек. Доктор… Ушной.