— Есть ведь и другие химиопрепараты, — сказал

Вулф. — Можно выбирать. К тому же, — добавил он, — я знаю людей, которые являются лучшими

специалистами по лечению вашей болезни.

Оказалось, что он дружен с Эйнхорном и другими онкологами из медицинского центра Университета штата Индиана. Он также рекомендовал ещеЯ два центра по лечению рака — в Хьюстоне и Нью-Йорке. Кроме того, он вызвался договориться о консультациях. Я с радостью согласился.

Мать снова взялась за работу. К следующему утру она собрала всю необходимую документацию по моей истории болезни и отослала ее факсом в Хьюстон и Индианаполис для консультации. В 10 утра, когда позвонили из Хьюстона, я катался на велосипеде. С нами связались два врача-онколога. Мама внимательно слушала два бестелесных голоса, обсуждавших с ней мой случай.

— Мы проанализировали полученную информацию, — сказал один. — Может быть, стоит сделать МРТ мозга?

— А зачем это нужно? — спросила мать.

— У нас есть основания думать, что рак проники в мозг, — последовал ответ.

— Вы, должно быть, шутите? — взволнованно!

воскликнула мать.

— Когда мы видим подобные цифры, это обычно связано с поражением мозга. Мы полагаем, ваш сын нуждается в более агрессивном лечении.

Мама в изумлении возразила:

— Но ведь он ТОЛЬКО-ТОЛЬКО начал химиотерапию.

— Послушайте, — вмешался другой голос- Мы считаем, что при существующих темпах лечения ваш сын не скоро выкарабкается.

— Не говорите так, — взмолилась мать. — Я боролась за него всю свою жизнь.

— Мы думаем, вы должны немедленно приехать сюда и приступить к лечению в нашем центре.

— Лэнс вот-вот вернется, — неуверенно произнесла мать. — Я передам ему, и мы перезвоним вам.

Я вернулся через несколько минут, и мать сказала:

— Сынок, нам надо поговорить.

Я видел, как она потрясена, и ощутил знакомое чувство страха в животе. Пока мама вкратце передавала мне, что сказали врачи, я сидел совершенно безмолвно и неподвижно — и казалось, чем серьезнее становилась проблема, тем спокойнее я к ней относился. Минуту спустя я бесстрастно сказал матери, что хочу сам поговорить с этими врачами и услышать, что они скажут.

Я перезвонил им и заново выслушал то, что они уже сообщили моей матери. В ответ на их приглашение я усталым голосом сказал, что приеду к ним в Хьюстон при первой же возможности. Закончив разговор, я позвонил Юману и пересказал ему содержание беседы с хьюстонскими врачами.

— Доктор Юман, они считают, что рак может быть в мозге. Они говорят, что мне нужно сделать магнитно-резонансную томографию мозга.

— Я как раз и собирался предложить вам это завтра, — сказал Юман. — Честно говоря, вы уже поставлены в очередь на полдень.

Доктор Юман пояснил, что тоже заподозрил Сражение мозга, потому и запланировал МРТ.

Я позвонил Стиву Вулфу и рассказал ему о состоявшихся разговорах. Когда я сказал, что намерен завтра же ехать в Хьюстон, Стив согласился, что съездить туда стоит, но опять рекомендовал поговорить также и с врачами из Университета; штата Индиана, поскольку там находится це всех исследований, посвященных раку яичек. Если все врачи строят свои терапевтические схемы на рекомендациях Эйнхорна, то почему бы не обратиться непосредственно к первоисточнику? Правда Эйнхорн в это время был в отъезде, в Австралии,! но Стив предложил связать меня с его ведущим сотрудником, доктором Крейгом Николсом. Я согласился, и Стив позвонил Николсу, чтобы договориться о консультации для меня.

На следующее утро я прибыл в больницу для прохождения МРТ. Ради моральной поддержки со мной поехали Лайза, мама и Билл Стэплтон. Из Далласа прилетела также моя бабушка. Увидев доктора Юмана, я обреченно произнес:

— Я вполне готов к тому, что рак поселился меня в голове, и уже знаю, что вы мне скажете. МРТ мозга — это страшная для страдающих клаустрофобией процедура, в ходе которой тебя протягивают через туннель, такой узкий, что ты едя ва не касаешься его носом и лбом, при этом кажется, что ты вот-вот задохнешься. Мне она ужасно не понравилась.

Результаты сканирования стали известны почти сразу. Мать, бабушка и Билл ждали в вестибюле, но Лайзу я взял с собой в кабинет доктора Юмана. Мы сели рядом, и я сжимал ей руку. Доктор Юман;, бросил взгляд на томограмму и с трудом произнес

— У вас в мозге два пятна.

Лайза закрыла глаза. Я был готов к этому, она — нет. Не была готова и мать, ожидавшая меня снаружи. Я вышел и сказал: «Надо ехать в Хьюстон». Больше ничего говорить было не нужно; она все поняла сама.

Доктор Юман не возражал:

— Согласен. Почему бы вам действительно не поговорить с хьюстонскими специалистами? Это

очень хорошая идея. Я уже знал, что он превосходный врач, а теперь у меня еще был повод оценить его скромность. Он оставался моим местным онкологом и в дальнейшем, и я встречался с ним еще много раз по поводу анализов крови и прочих обследований, но благодаря щедрости своей души и готовности сотрудничать в моем лечении с другими врачами он стал еще и моим другом.

Лайза и мама не могли удержаться от слез. Но я, как ни странно, был совершенно спокоен. «Напряженная получилась неделя», — сказал я себе. Диагноз мне поставили в среду. В четверг оперировали, в пятницу вечером выписали из больницы. В субботу я сдавал сперму, в понедельник утром провел пресс-конференцию, объявив всему миру, что у меня рак яичка. В тот же день началась химиотерапия. Теперь уже опять был четверг, и рак нашли у меня в мозге. Этот мой соперник оказался Упорнее, чем я думал. И казалось, что нет никакого просвета, никаких сколько-нибудь хороших новостей: рак в легких, третья стадия, нет страховки, поражен мозг.

Когда мы вернулись домой, мама, собравшие! с силами, села за факс и отправила в Хьюстон новую порцию документов. Лайза сидела в гостиной совершенно потерянная. Я позвонил Барту и рассказал ему о своих планах. Барт спросил, не нужна ли мне компания для этой поездки, и я принял его предложение. Мы договорились выехать завтра, в 6 утра.

Хотите верьте, хотите нет, но, услышав самую плохую новость, я ощутил даже некоторое облегчение — поскольку казалось, что хуже быть уже не! может. Никакой врач не мог мне уже сказать ничего такого, что могло бы напугать меня; все самое страшное я уже познал.

Каждый раз, когда мне сообщали новый диагноз, я задавал врачам трудный вопрос: «Какие уменя гиансы?» Я хотел знать точные цифры. А они! с каждым днем все уменьшались. Доктор Ривс | говорил мне про 50 процентов. («Но на самом д ле я оценивал их не выше двадцати», — признался| он мне позже.) Если бы он был абсолютно от-? кровенен тогда, то сказал бы, что едва сдерживал! слезы, когда обследовал меня, потому что, как ему! тогда казалось, видел перед собой смертельно! больного 25-летнего парня и не мог удержаться от мыслей о своем собственном сыне, которому; было столько же лет, сколько и мне. Если бы пре-; дельно честен был Барт Нэгс, то сказал бы, что, когда он рассказал обо мне своему будущему тестю, врачу, тот уверенно заявил: «Твой друг практически мертвец».

«Каковы мои гиансы?» — этот вопрос я задавал себе снова и снова. Но это было абсолютно бессмысленно. Это не имело никакого значения, потому что никакие медицинские прогнозы не могут объять необъятное, не могут учесть то, что никакому учету не поддается. Нет никакой возможности оценить шансы человека, и не надо даже пытаться, потому что мы никогда не можем быть абсолютно уверены в правильности оценки, а ошибка может лишить человека надежды. Надежда же — единственное противоядие против страха.

Эти вопросы — «Почему я? Каковы мои шансы?» — не имеют ответов и слишком эгоцентричны. Большую часть своей жизни я прожил, подчиняясь простой схеме: «да-нет», «победа-поражение», но рак научил меня быть терпимым к неоднозначности. Я все больше понимал, что болезнь эта шансам не повинуется — зачастую она уничтожает крепких телом и сильных духом, но почему-то щадит слабых и отчаявшихся. Я всегда считал, что победы в гонках делают меня сильнее и достойнее других. Это совсем не так.