Жизнь — штука длинная (хотелось бы надеяться). Но «длина» — понятие относительное: любая минута может тянуться дольше месяца, когда крутишь педали в гору, и поэтому на свете мало вещей, способных показаться длиннее, чем «Тур де Франс». Чем измерить длину «Тура»? Бесконечными лентами дорожных ограждений, исчезающими в дрожащем мареве холмистых равнин? Нескончаемыми рядами тюков высушенного летнего сена на лугах, не разгороженных никакими заборами? Безграничной панорамой трех государств, открывающейся с ледяных зазубренных пиренейских вершин?

Легче всего представить «Тур де Франс» как изначально нелепую затею: подумать только, в самый разгар летней жары две сотни велосипедистов стараются за три недели объехать вокруг всей Франции, включая горы. Попытку совершить такой идиотский подвиг нельзя оправдать ничем, кроме потребности нескольких человек, точнее кучки ненормальных вроде меня, познать пределы своей выносливости и таким образом самоутвердится.

(Я как раз из тех, кто на такое способен.) Это первенство среди любителей бессмысленных страданий

Однако по ряду личных причин я склонен считать «Тур» самым величественным спортивным состязанием на свете. К тому же для меня это вопрос жизни.

Немного истории: велосипед был изобретен в эпоху промышленной революции наряду с паровым двигателем и телеграфом, а первая велогонка «Тур де Франс» была проведена в 1903 году по предложению французской спортивной газеты «L'Auto». Из шестидесяти стартовавших гонщиков до финиша добрался только двадцать один. Перипетии борьбы сразу же привлекли внимание всей страны, и вдоль дорог на Париж выстроилось, по некоторым оценкам, не менее 100 тысяч зрителей. С самого старта началось мошенничество: в напитки подмешивали спиртное, а лидеры бросали на дорогу гвозди и битые бутылки, чтобы задержать преследователей Первым гонщикам приходилось тащить продукты и запчасти на себе, у их велосипедов было всего две звездочки, а тормозами служили ноги. Первые горные этапы были введены в 1910 году (вместе с тормозами), когда пелотон проехал через Альпы невзирая на угрозу нападения диких животных. В 1914 году гонка началась в тот самый день, когда застрелили эрцгерцога Фердинанда. Через пять дней после завершения гонки на те же самые Альпы, куда так упорно карабкались гонщики, шилась война.

Сегодня велогонки превратились в парад техно- Велосипеды стали настолько легкими, что их можно поднять одной рукой, а гонщики экипированы компьютерами, кардиомониторами и даже сторонней радиосвязью. Но главная задача гонки не изменилась: определить, кто лучше всех сможет перенести все тяготы и найти в себе силы ехать дальше. После выпавшего на мою долю сурового испытания я не мог отделаться от мысли, что эта гонка как раз для меня.

Перед началом сезона 1999 года я приехал в Индианаполис в фонд помощи раковым больным на традиционный прием и остановился у больницы, чтобы повидаться со старыми друзьями. Скотт Шапиро сказал:

— Так значит, ты снова собираешься заняться многодневками?

Я ответил «да», а затем спросил:

— Как думаешь, я могу выиграть «Тур де Франс»?

Я не только думаю, что можешь. Я жду, что его выиграешь. Но тут у меня началась полоса падений. Начало сезона 1999 года оказалось полностью провальным. Во второй по значимости гонке года, «ТУР Валенсии», я слетел с велосипеда и чуть не сл°Мал плечо. Взятые мной две недели отдыха не помогли; не успел я вернуться, как снова упал: во время тРенировки на юге Франции пожилая авто-любительница вырулила на обочину дороги и зацепила меня крылом. Чувствуя себя хуже загнанной лошади, я кое-как вымучил гонки «Париж-Ницца» и «Милан-Сан-Ремо», пытаясь в отвратительную погоду добраться до финиша хотя бы в середине пелотона. Я объяснил неудачи плохой формой в «начале сезона и отправился на следующие гонки — где снова упал. На последнем повороте первого этапа меня занесло на мокрой дороге. Колеса попали в темную масляную лужу, велосипед выскользнул из-под меня, и я свалился.

Я уехал домой. Причина была в том, что я просто заржавел, и поэтому мне пришлось две неделе упорно работать над техникой, чтобы снова почувствовать себя в седле уверенно. Вернувшись к гонкам, я больше не падал. И вот наконец мне удалось что-то выиграть — раздельный старт в многодневке «Тур де ла Сартэ». Мои результаты стали улучшаться.

Но самое смешное в том, что в однодневках я уже не был так хорош, как прежде. Я перестал быть тем злым и неуемным юнцом, каким был раньше. Моя манера езды осталась такой лее интенсивной, но стиль и техника стали более расчетливыми, не такими агрессивными. Теперь у меня был другой стимул — психологический, физический и эмоциональный — и этим стимулом был «Тур де Франс».

Ради подготовки к «Тур де Франс» я был готов пожертвовать целым сезоном. Я поставил на эту гонку все. Я пропустил все весенние старты в классике, престижных гонках, которые идут в зачет Кубка мира, и вместо них выбрал всего несколько соревнований, которые могли подвести меня к пику формы в июле. Никто не мог понять, что у меня на уме. Раньше я зарабатывал на жизнь классикой. Почему же теперь я не участвовал в гонках, которые уже не раз выигрывал? В конце концов ко мне подошел какой-то журналист и спросил, заявлен ли я в какой-нибудь весенней классике.

— Нет, — ответил я.

— Да, а почему?

— Готовлюсь к «Тур де Франс».

Он криво улыбнулся и сказал:

— Значит, теперь вы решили показать себя в «Туре».

Словно я сморозил какую-то глупость.

Я только смерил его взглядом и подумал: «Говори, что хочешь, пижон. Жизнь покажет».

Вскоре после этого я столкнулся в лифте с Мигелем Индурайном. Он тоже спросил, почему я не выступаю.

— Много времени трачу на тренировки в Пиренеях, — сказал я.

— Зачем? — спросил он. — Чего ради?

— Ради «Тур де Франс».

Он удивленно поднял брови, но от комментариев воздержался.

Каждый член команды «Postal» был так же предан «Тур де Франс», как и я. Вот кто входил в состав группы «Postal»: Фрэнки Эндрю, крупный, мощный спринтер и наш капитан, умудренный опытом ветеран, который знал меня еще подростКом; Кевин Ливингстон и Тайлер Хэмилтон были нашими молодыми горняками; Джордж Хинкепи — победитель «U.S.Pro» и еще один мощный спринтер типа Фрэнки; Кристиан Вандевельде — один из самых талантливых новобранцев; Паскаль Дераме, Джонатан Вотерс и Питер Мейнерт-Нильсен — верные помощники, готовые часами гнать на высокой скорости и не жаловаться.

Человеком, который создал из нас команду, был наш директор, Йохан Брюнель, бельгиец с непроницаемым лицом игрока в покер и бывший участник «Тура». Йохан знал, что нужно для победы в «Туре»; он дважды был победителем на этапах. В 1993 году он выиграл самый быстрый на то время этап за всю историю «Тура», а в 1995 году выиграл еще один, когда эффектно обошел Индурайна на финише в Льеже. Они с Индурайном ушли в отрыв вдвоем, и Йохан всю дорогу просидел на колесе у Индурайна, а затем сделал рывок и обставил испанца в спурте на самой финишной черте. Он был умным и изобретательным гонщиком, который знал, как обойти более сильных соперников, и сумел привить это стратегическое чутье ребятам нашей команды.

Идея проведения командных тренировочных сборов принадлежала Йохану. Мы поверили в план и без жалоб проводили целые недели в Альпах и Пиренеях. Мы изучали горные участки трассы «Тура» и практиковались на подъемах, которые нам предстояло преодолеть, дружно откатать семь часов в день при любой погоде

На горных участках я старался держаться поближе к Кевину и Тайлеру, потому что они были нашими главными горняками, и это им предстояло проделать основную работу, втягивая меня на крутые подъемы. В то время как большинство гонщиков отдыхали перед новым сезоном или выступали в классике, мы в кошмарных условиях крутили педали в горах.