А как изгою старому помочь,

610: В мотеле умирающему? Ночь

Кромсает вентилятор с гулким стоном,

По стенам пляшут отсветы неона,

Как будто бы минувшего рука

Швыряет самоцветы. Смерть близка.

Хрипит он и клянет на двух наречьях

Удушие, что легкие калечит.

Рывок, разрыв — мы к этому готовы.

Найдем le grand néant[4], иль может, новый

Виток вовне, пробивший клубня глаз.

620: Сказала ты, когда в последний раз

Мы шли по институту: "Если есть

На свете Ад, то он, должно быть, здесь".

Крематоры ворчали зло и глухо,

Когда вещал Могиллис, что для духа

Смертельна печь. Мы критики религий

Чурались. Наш Староувер Блю великий

Читал обзор о годности планет

Для жизни душ. Особый комитет

Решал судьбу зверей. Пищал китаец

630: О том, что для свершенья чайных таинств

Положено звать предков — и каких.

Фантомы По я раздирал в клочки

И разбирал то детское мерцанье —

Опала свет над недоступной гранью.

Был в слушателях пастор молодой

И коммунист седой. Любой устой

И партии, и церкви рушил IPH.

Поздней буддизм возрос там, отравив

Всю атмосферу. Медиум незваный

640: Явился, разлилась рекой нирвана,

Фра Карамазов неотступно блеял

Про "все дозволено". И страсть лелея

К возврату в матку, к родовым вертепам,

Фрейдистов школа разбрелась по склепам.

У тех безвкусных бредней я в долгу.

Я понял, чем я пренебречь могу,

Взирая в бездну. И утратив дочь,

Я знал — уж ничего не будет: в ночь

Не отстучит дощечками сухими

650: Забредший дух ее родное имя

И не поманит нас с тобой фантом

Из-за гикори в садике ночном.

"Что там за странный треск? И что за стук?" —

"Всего лишь ставень наверху, мой друг". —

"Раз ты не спишь, давай уж свет зажжем —

И в шахматы... Ах, ветер!" — "Что нам в том?" —

"Нет, все же не ставень. Слышишь? Вот оно". —

"То, верно, ветка стукнула в окно". —

"Что ухнуло там, с крыши повалясь?" —

660: "То дряхлая зима упала в грязь". —

"И что мне делать? Конь в ловушке мой!"

Кто скачет там в ночи под хладной мглой?

То горе автора. Свирепый, жуткий

Весенний ветер. То отец с малюткой.

Потом пошли часы и даже дни

Без памяти о ней. Так жизни нить

Скользит поспешно и узоры вяжет.

Среди сограждан, млеющих на пляже.

В Италии мы лето провели.

670: Вернулись восвояси и нашли,

Что горсть моих статей ("Неукрощенный

Морской конек") "повергла всех ученых

В восторг" (купили триста экземпляров).

Опять пошла учеба, снова фары

По склонам гор поплыли в темноте

К благам образования, к мечте

Пустой. Переводила увлеченно

Ты на французский Марвелла и Донна.

Пронесся югом ураган "Лолита"

680: (То был год бурь), шпионил неприкрыто

Угрюмый росс. Тлел Марс. Шах обезумел.

Ланг сделал твой портрет. Потом я умер.

Клуб в Крашо заплатил мне за рассказ

О том, "В чем смысл поэзии для нас".

Вещал я скучно, но недолго. После,

Чтоб избежать "ответов на вопросы",

Я приступил к дверям, но тут из зала

Восстал всегдашний старый приставала

Из тех, что, верно, не живут и дня

690: Без "диспутов", — и трубкой ткнул в меня.

Тут и случилось — транс, упадок сил

Иль прежний приступ. К счастью, в зале был

Какой-то врач. К ногам его я сник.

Казалось, сердце встало. Долгий миг

Прошел, пока оно (без прежней прыти)

К конечной цели поплелось.

Внемлите!

Я, право, сам не знаю, что сознанью

Продиктовало: я уже за гранью,

И все, что я любил, навеки стерто.

700: Молчала неподвижная аорта,

Биясь, зашло упругое светило,

Кроваво-черное ничто взмесило

Систему тел, спряженных в глуби тел,

Спряженных в глуби тем, там, в темноте

Спряженных тоже. Явственно до жути

Передо мной ударила из мути

Фонтана белоснежного струя.