Пуаро покачал головой. Потом нахмурился. Ибо в эту минуту его занимал именно Джеймс Бентли. Надо же, раздраженно думал Пуаро, в кои веки он предложил свои услуги бесплатно, исключительно из дружбы и уважения к честному и порядочному полицейскому, и именно в таком деле жертва обстоятельств оказалась начисто лишена романтической привлекательности. Ну почему на месте Бентли не миловидная девушка, загнанная в тупик, но совершенно безвинная, не достойный и прямодушный молодой человек, тоже загнанный в тупик, чья голова «хоть и в крови, но не склонилась», – Пуаро пришла на ум строчка, недавно вычитанная им в сборнике английской поэзии. А он что? Взвалил на себя ношу по имени Джеймс Бентли, случай, можно сказать, патологический, махровый эгоист, полностью замкнутый на себя. И ни капли благодарности к людям, которые пытаются его спасти, – ему их усилия, можно сказать, до лампочки.

Так, может, пусть его и повесят, если ему до собственной жизни и дела нет?

Ну нет, это уж чересчур…

Старший инспектор Спенс кашлянул и нарушил эти мысли.

– Наш разговор, – очнулся Пуаро, – оказался, я бы сказал, крайне непродуктивным. Если Бентли и мог вспомнить что-то полезное, он этого не сделал, а что вспомнил, ничего нам не дает – зацепиться не за что, все сплошь туман и неопределенность. Но одно я себе уяснил: статья в «Санди компэниэн» и вправду взбудоражила миссис Макгинти, она рассказала о ней Бентли и даже обмолвилась, что «кто-то, имеющий отношение к этому делу», живет в Бродхинни.

– К какому делу? – быстро переспросил Спенс.

– Тут у нашего друга уверенности нет, – сказал Пуаро. – Он упомянул, правда, дело Крейга, но, поскольку о других он раньше не слышал, не исключено, что в памяти засело именно это. Но этот «кто-то» – женщина. Тут он даже процитировал слова миссис Макгинти. Ей, мол, «гордиться особенно нечем, если все выйдет наружу».

– Гордиться?

– Ну да. – Пуаро кивнул, как бы оценивая проницательность Спенса. – Это слово о многом говорит, верно?

– Но он не назвал ее, эту горделивую даму?

– Представьте себе, назвал: миссис Апуорд. Но, насколько я понимаю, безо всяких на то оснований.

Спенс покачал головой.

– Может, просто потому, что эти черты – горделивая да властная – были ей еще как присущи. Но это не могла быть миссис Апуорд, потому что ее убили, причем убили по той же причине, что и миссис Макгинти, – она узнала женщину на фотографии.

Пуаро с горечью произнес:

– Я ведь ее предупредил.

Спенс раздраженно забубнил:

– Лили Гэмбол! По возрасту у нас кандидатки только две: миссис Рендел и миссис Карпентер. Девицу Хендерсон в расчет не беру – ее прошлое известно.

– А двух других – нет?

Спенс вздохнул.

– Вы ведь знаете, какие нынче дела. Война все и вся перемешала, никаких концов не найдешь. В исправительную школу, где жила Лили Гэмбол, попала бомба, и все документы сгорели дотла. Или взять людей. Проверить прошлое живых людей – труднее задачи не придумаешь. Вот Бродхинни – о ком из местных жителей нам хоть что-то известно? Только о Саммерхейзах, которые живут здесь добрых триста лет, да о Гае Карпентере, он потомственный инженер. А все остальные – как бы это сказать? – слегка бесформенные. Доктор Рендел зарегистрирован в медицинском справочнике, и мы знаем, где он учился, где практиковал, но о корнях его нам не известно ничего. Жена у него откуда-то из-под Дублина. Ив Селкирк – так ее звали, пока она не вышла за Карпентера, – была молоденькой вдовушкой со времен войны. Военная вдовушка – что может быть проще, если надо замести следы? Любая может объявить себя таковой. А возьмите Уэтерби – похоже, они помотались по белу свету, и там были, и сям. А почему? По какой причине? Может, он совершил растрату в банке? Или они как-то оскандалились? Не хочу сказать, что мы не можем как следует покопаться в прошлом. Можем, но на это нужно время. Ведь сам никто ничего тебе не расскажет.

– Им есть что скрывать, но это вовсе не значит, что они кого-то убили, – заметил Пуаро.

– Разумеется. Мало ли: кто-то преступил закон, кто-то стесняется незнатного происхождения, кто-то скрывает старый скандал, а то и просто сплетни. Как бы то ни было, люди предприняли немалые усилия, чтобы поглубже закопать свое прошлое, – и выкопать его ох как непросто.

– Но все-таки возможно.

– Конечно, возможно. Но на это нужно время. Я считаю, что, если Лили Гэмбол сейчас в Бродхинни, это либо Ив Карпентер, либо Шила Рендел. Я их допрашивал, сказал им, что это простая формальность. Обе они в вечер убийства были дома, причем одни. Миссис Карпентер была сама невинность, миссис Рендел нервничала, но она, если на то пошло, вообще особа нервная.

– Да, – задумчиво согласился Пуаро. – Она – особа нервная.

Ему вспомнилась сцена в саду в Лонг-Медоуз. Миссис Рендел получила анонимное письмо – по крайней мере так она сказала. Интересно, что означали те ее слова? Он уже не раз спрашивал себя об этом…

Спенс продолжал:

– И мы должны быть осторожны – даже если одна из них и совершила преступление, другая совершенно невиновна.

– А Гай Карпентер метит в парламент и на местном фоне фигура видная.

– Да, и если он виновен в убийстве или является соучастником, это может выйти ему боком, – мрачно заявил Спенс.

– Это понятно. Только нам надо знать наверняка, ведь так?

– Так. Но вы не станете возражать, что убийца – либо одна, либо другая?

Пуаро вздохнул:

– Стану. Это будет слишком категорично. Возможны и другие варианты.

– Какие?

Пуаро отозвался не сразу, и голос его прозвучал почти беззаботно:

– Зачем люди хранят фотографии?

– Зачем? Господь их разберет! Зачем они вообще хранят вещи? Всякое старье, безделушки, хлам? Хранят – и все тут!

– Отчасти я с вами согласен. Кто-то любит хранить вещи. А кто-то, наоборот, тут же все выбрасывает. У кого какой темперамент. Но я сейчас говорю только о фотографиях. Так вот, зачем все-таки хранят фотографии?

– Ну я же говорю, кто-то вообще ничего не выбрасывает. Или потому что фотографии напоминают…

Пуаро ухватился за эти слова:

– Именно. Напоминают. А теперь зададим тот же вопрос – зачем? Зачем женщине хранить фотографию времен своей молодости? Первой и главной причиной я бы назвал тщеславие. Она была хорошенькой, вот и хранит свою фотографию, чтобы помнить, какой хорошенькой она была. И когда зеркало говорит ей жестокую правду, у нее как-то легче на душе становится, стоит взглянуть на старое фото. Достает она, допустим, такую фотографию, показывает ее подруге и говорит: «Вот какая я была в восемнадцать лет!» – и вздыхает… Согласны?

– Да… да, думаю, вы правы.

– Итак, это причина номер один. Тщеславие. Перейдем к причине номер два. Сентиментальность.

– Разве это не одно и то же?

– Нет-нет, не совсем. Это чувство заставляет тебя хранить не только собственные фотографии, но и чьи-то еще… Фотографию замужней дочери – вот она, малышка, в тюлевой накидке сидит на каминном коврике.

– Встречались мне такие. – Спенс ухмыльнулся.

– Да. Выросших детей такие снимки иногда смущают, а матерям – радость. С другой стороны, сыновья и дочери часто хранят фотографии матерей, особенно, скажем, если мать умерла молодой. «Это моя мама в молодости».

– Я начинаю понимать, куда вы клоните, месье Пуаро.

– А возможна, я полагаю, и третья категория. Не тщеславие, не сентиментальность, не любовь… Что скажете про ненависть?

– Ненависть?

– Да. Чтобы не угасала жажда мести. Кто-то вас здорово обидел – и вот вы как напоминание храните у себя фотографии обидчика. Возможно такое?

– Но к нашему делу это явно не относится?

– Так ли явно?

– Что у вас на уме?

Пуаро пробурчал:

– Ошибки в газетных сообщениях – не редкость. В «Санди компэниэн» было написано, что Ева Кейн служила в доме Крейгов гувернанткой. Так оно и было на самом деле?

– Да, так и было. Но разве мы с вами ищем не Лили Гэмбол?

Пуаро внезапно выпрямился в кресле. По-наставнически поднял палец и погрозил им Спенсу.