– Но почему вы решили, что речь шла именно о миссис Апуорд?

– Даже не знаю… Откуда-то взялось такое впечатление. Перед этим она говорила о миссис Апуорд… мне было неинтересно, я отвлекся… а потом… вот сейчас пытаюсь вспомнить и не могу точно сказать, о ком шла речь. Миссис Макгинти вообще была болтушкой.

Пуаро вздохнул. Потом сказал:

– Лично я считаю, что речь не шла о миссис Апуорд. Миссис Макгинти имела в виду кого-то другого. Какая нелепость – попасть на виселицу из-за того, что, разговаривая с людьми, ты был невнимателен… А миссис Макгинти рассказывала вам о домах, где она работала, о своих домохозяйках?

– Вообще-то бывало… но спрашивать меня об этом – пустое дело. Вы не хотите понять, месье Пуаро, что я в то время был занят собственной жизнью, собственными проблемами. Я тогда был весь на нервах.

– На нервах! Сейчас у вас для этого гораздо больше причин! Вспомните, говорила ли миссис Макгинти о миссис Карпентер – тогда она была миссис Селкирк или о миссис Рендел.

– Карпентер? Это у которого новый дом на вершине холма и шикарная машина? Он был обручен с миссис Селкирк… да, миссис Макгинти всегда эту миссис Карпентер чихвостила. Не знаю почему. «Выскочка» – вот как она ее называла. Что она этим хотела сказать, не знаю.

– А Ренделы?

– Он доктор, да? Про них она, кажется, ничего особенного не говорила.

– А Уэтерби?

– Об этих помню. – Джеймс Бентли был явно доволен собой. – «Все ей вынь да положь, вечно с какими-то дурацкими прихотями» – вот что она говорила. А про него: «Никогда слова не дождешься, ни доброго, ни злого. – Он помолчал. – Счастье в этом доме и не ночевало» – так она говорила.

Эркюль Пуаро поднял голову. На секунду в голове Джеймса Бентли зазвучали нотки, каких Пуаро раньше не слышал. Бентли не просто послушно повторял то, что диктовала ему память. На какой-то короткий миг его мозг вышел из состояния апатии. Джеймс Бентли думал о Хантер-Клоуз, о жизни в этом доме, о счастье, которое там и не ночевало. Джеймс Бентли думал, словно пробудившись от тяжелого сна.

Пуаро мягко спросил:

– Вы их знаете? Мать? Отца? Дочь?

– Не очень. И то благодаря силихемтерьеру. Собака попала в капкан. Хозяйка не могла ей помочь. Я ее вызволил.

В голосе Бентли опять прозвучали новые интонации. «Я ее вызволил» – в этих словах пусть слабым отзвуком, но все-таки слышалась гордость.

Пуаро вспомнил, что поведала ему миссис Оливер о своем разговоре с Дейдри Хендерсон.

И негромко произнес:

– А с хозяйкой собаки вы говорили?

– Да. Она… рассказала мне, что ее мать очень страдает. Она свою мать очень любит.

– А вы рассказали ей про вашу маму?

– Да, – просто ответил Джеймс Бентли.

Пуаро молчал. Он ждал.

– Жизнь – очень жестокая штука, – сказал Джеймс Бентли. – И очень несправедливая. На долю некоторых совсем не достается счастья.

– Возможно, – уклончиво заметил Эркюль Пуаро.

– Не думаю, что она очень счастлива. Мисс Уэтерби.

– Хендерсон.

– Ах да. Она сказала, что у нее отчим.

– Дейдри Хендерсон, – сказал Пуаро. – Печальная Дейдри. Красивое имя – только девушка некрасивая, если не ошибаюсь.

Джеймс Бентли вспыхнул.

– А мне, – произнес он, – она показалась довольно симпатичной…

– Ты слушай, что я тебе говорю, – наставляла миссис Толк.

Эдна шмыгнула носом. Она уже давно внимала миссис Толк. И этот бесполезный разговор шел не по первому кругу. Миссис Толк перепевала одно и то же на разные лады, а иногда повторяла себя дословно. Эдна же шмыгала носом, изредка бормотала что-то невнятное, и ее реальный вклад в этот разговор был вот какой: во-первых, не может она, и все тут! Во-вторых, отец с нее шкуру спустит, если узнает.

– Может, и спустит, – согласилась миссис Толк. – Но убийство – это убийство, и ты не имеешь права скрывать то, что видела.

Эдна шмыгнула носом.

– Тебе давно полагалось бы…

Миссис Толк оборвала себя на полуслове, чтобы обслужить миссис Уэтерби, пришедшую купить вязальные спицы и очередную унцию шерсти.

– Что-то вас давно не видно, мадам, – бодрым голосом приветствовала гостью миссис Толк.

– Мне в последнее время все как-то нездоровится, – пожаловалась миссис Уэтерби. – Сердце шалит. – Она тяжело вздохнула. – Приходится много лежать.

– Я слышала, вы взяли новую работницу, – сказала миссис Толк. – Шерсть светлая, поэтому спицы лучше взять темные.

– Да, верно. Она довольно толковая и готовит неплохо, но манеры! А внешность! Волосы покрашены, неуместные джемпера в обтяжку.

– Увы, – поддержала ее миссис Толк. – Искусству прислуживать девушек в наши дни никто не обучает. Моя мама ходила в люди с тринадцати лет, каждое утро поднималась без четверти пять. Она дослужилась до старшей горничной, у нее в подчинении были три девушки. И она выучила их на славу. А сейчас времена не те. Девушек нынче не готовят – им просто дают образование, вон как Эдне.

Обе женщины взглянули на Эдну – та стояла, облокотившись на почтовый прилавок, шмыгала носом и безмятежно посасывала леденец. Если она являла собой пример образованности, то системе образования это никак не делало чести.

– Какая ужасная история с миссис Апуорд, правда? – подбросила тему миссис Толк, пока миссис Уэтерби выбирала среди разноцветных спиц нужную ей пару.

– Кошмарная, – подтвердила миссис Уэтерби. – Мне даже боялись сказать. А когда сказали, у меня началось жуткое сердцебиение. Я такая чувствительная.

– Для всех нас это было жуткое потрясение, – согласилась миссис Толк. – На молодого мистера Апуорда было страшно смотреть. Эта дама-писательница не отходила от него ни на шаг, пока не приехал доктор и не дал ему утоляющее или как там его. Ночевать он уехал в Лонг-Медоуз, там решил и пожить какое-то время, возвращаться в коттедж не захотел, и я его вполне понимаю. Дженит Грум, та уехала домой к племяннице, а ключи взяла себе полиция. А дама, что пишет книги про убийства, вернулась в Лондон, но приедет сюда, когда начнется следствие.

Всю эту информацию миссис Толк выдала с большим наслаждением. Она гордилась тем, что всегда хорошо осведомлена. Не исключено, что миссис Уэтерби потому и решила обзавестись новыми спицами, что сгорала от желания узнать подробности. Она расплатилась.

– Я так удручена, – сказала она. – Жить в нашей деревне становится просто опасным. Завелся какой-то маньяк. Подумать только, ведь моя доченька в тот вечер выходила из дому, на нее могли напасть, даже убить.

Миссис Уэтерби закрыла глаза и чуть качнулась из стороны в сторону. Миссис Толк наблюдала за ней с интересом, но без тревоги. Открыв глаза, миссис Уэтерби разразилась следующей напыщенной тирадой:

– Надо выставить охрану. Запретить молодежи выходить на улицу с наступлением темноты. Все двери держать запертыми и закрытыми на задвижки. Представляете, миссис Саммерхейз в Лонг-Медоуз двери вообще не запирает. Даже на ночь. Задняя дверь и окно в гостиную у нее распахнуты настежь, чтобы собакам и кошкам было вольготнее. Лично я считаю, что это – полное безумие, а она говорит: у них так всегда, и если грабители захотят забраться в дом, их все равно не остановишь.

– Наверное, грабителям в Лонг-Медоуз особенно нечем поживиться, – заметила миссис Толк.

Миссис Уэтерби грустно покачала головой и удалилась со своей покупкой.

А миссис Толк и Эдна возобновили свой спор.

– Скрывать истину – это не дело, – наставляла миссис Толк. – Добро есть добро, а убийство есть убийство. Скажи правду и посрами дьявола. Вот тебе мой сказ.

– Отец с меня шкуру спустит как пить дать, – стояла на своем Эдна.

– Я поговорю с твоим отцом, – предлагала миссис Толк.

– Нет уж, не надо, – отказывалась Эдна.

– Миссис Апуорд убили, – настаивала миссис Толк. – А ты видела что-то такое, о чем полиция не знает. Ты работаешь в почтовом ведомстве, правильно? Значит, ты – государственная служащая. И должна выполнить свой долг. Ты должна пойти к Берту Хейлингу…