Вся жизнь, рассыпаясь, точно упавшая колода карт, промелькнула перед его глазами. Каскад образов — болезненно чётких и мучительно расплывчатых, ослепительных и акварельно прозрачных. Но не было в этой колоде ничего, подобного этому мигу. Мигу, когда он, ничтожный и полузабытый, растворялся в каменной плоти принцессы, возившей в его цепеневшую шею два острия, и пившей вино его жизни…

Всё поплыло. Она окружила его золотисто-алым маревом глаз, дурманом густо увлажнённых губ, кровавыми снами, цепями волос и призывно изогнутых рук. И он без оглядки шагнул в никуда, в её бездну, в её пустоту, в её холод, в её чёрное лоно, где всё исчезает и ничего не рождается…

И вот всё ушло, осталась только она. Единая, как темнота, связавшая небо и землю.

Он ни о чём не жалел…

…Я встала. Алые перчатки до локтей пылали на моих руках, алые мазки обжигали полураскрытые губы. Эту кровь не смыть. Она вечно со мной. Но я и не хотела.

Я опустила веки, смакуя, вспоминая, прислушиваясь к собственному телу. Моё сердце отстукивало новый ритм; новая жизнь оживила мою смерть.

Мир вокруг был цельным сияющим чёрным янтарём.

Мир был моим. В эту ночь и во все бесконечные ночи. Вчера и сегодня, и завтра…

Завтра явится новый отважный герой, чьё сердце томится по невозможному. Новый принц, жаждущий постичь непостижимое, совершить невероятное, разрушить весь мир и разбудить поцелуем ту, что спит от рассвета и до заката вот уже много веков…

И он тоже найдёт то, что ищет.

Так было сто лет назад, так есть и так будет…

Но об одном только старые сказки молчат. Чтобы разбудить спящую принцессу, нужно заснуть самому.

Навсегда…

Спокойной ночи, прекрасный принц.

Когда-то она была другой. Когда-то её называли иначе. Но это время ушло без возврата, как уходит под землю дождевая вода — питать незримые запутанные корни.

Теперь у неё было новое имя. Имя, вобравшее в себя все вздохи и шёпоты леса. Такое же нежное, манящее сплетение звуков; но где-то в глубине, в чаще, за спиной таится угроза. Где-то тяжёлые когти царапнули дёрн, листья увяли в горячем дыхании, или змея со свистом окольцевала камень. И вновь, как ни в чём не бывало — пасторальное рукоплескание деревьев. Только в висках затаились холод и боль.

Таким был её лес. Таким было её имя. Такой была она сама.

Это должно было случиться сегодня. Совсем скоро. Она это знала.

Небрежно, почти равнодушно, она взяла привязанное к поясу зеркало в простой деревянной оправе, потемневшей от времени. Каждый раз, когда она смотрела в зеркало, первым выражением, пойманным стеклом, было недоверие. Брови вскинуты, зрачки расширены. Как, всё ещё я? Всё ещё такая? Всё то же полудетское лицо с округлым подбородком и беспомощными мягкими губами?

Волосы цвета древесной коры, пышные, как дубовая крона. Вдоль пробора серебрится полоска света. И глаза — то карие, то чёрные, то золотистые, то…

Она вздрогнула, зеркало скользнуло из руки. Вдалеке послышался конский топот.

Она вскинула голову, сузила веки, провела рукой по бархату платья. Ей нравилась эта мода — прямые, ниспадающие складки, округлые, как колокола соборов.

Что ж, она выглядит именно так, как и надо. Прекрасная дама, воплощение невинности. Не хватает лишь благородного воина.

Он был рядом. Она ощущала это всем существом. И он не проедет мимо этой поляны. Все дороги ведут в Рим, солнце всегда садится на западе, а мотыльки неизменно летят к горящей свече.

И в этот же миг на поляне, тлевшей в огне вечерней зари, показались они — и замерли скульптурной композицией.

Сначала её восхищённый взгляд был прикован к коню. Великолепный гнедой скакун, лёгкий, порывистый, как тетива. Его шея, изгибаясь, трепетала упругой морской волной.

Затем, почти неохотно, она взглянула на всадника. Молод, силён — это прекрасно. Даже слишком молод — не больше двадцати, хотя… Руки, сжимавшие повод — грубоватые, но ловкие. В седле сидит не изящно, но зато уверенно. Рыжеватая прядь прилипла к вспотевшему лбу. В глазах было всё, что угодно, кроме ума. Но, в конце концов, она не собирается вести с ним философские дискуссии.

Он весь был в какой-то грязи, коричневая кожаная куртка протёрлась, сапоги давным-давно ни на что не годились. Что же, в этом есть своя романтика. Истинный рыцарь, запылённый в дальних странствиях. Именно то, что нужно. И, главное, у него был меч. Это было и плохо, и хорошо.

Всё время, пока она его изучала, стараясь не упустить ни одной детали, он тоже смотрел на неё. Почти не моргая, слегка приоткрыв большой беспомощный рот. Интересно, о чём он думал в эти минуты. Впрочем, нет. Скорее всего, это нисколько не интересно.

Он соскочил с коня — мешковато, по правде сказать, но спишем это за счёт его волнения. Церемонно раскланялся. Вернее, попытался. Нет, церемонии явно не его стихия.

— Госпожа, — произнёс он, наконец, высоким срывающимся голосом. — Что вы делаете одна в таком глухом и опасном месте? Вы заблудились? Если так, то позвольте предложить вам мою помощь. Я весь к вашим услугам.

Прекрасное начало.

— Нет, сударь, — она улыбнулась и слегка качнула головой. — Я не заблудилась, и помочь вы мне не можете. Лучше покиньте скорее это проклятое место. Я это сделать уже не могу.

— Но почему? — вскричал он в возбуждении. Чудесный мальчик, как хорошо подаёт он реплики.

— Дело в том, что я пленница. — Это было сказано именно так, как надо: тонкое, как паутина, сочетание смирения, беспомощности и несломленной гордости. А за этой вуалью — явственный призыв о помощи. — Видите это? — Она приподняла руку. На запястье сверкнул в лучах заходящего солнца узкий браслет из чистого золота. От него отходила и терялась в траве золотая цепочка.

— Много лет назад меня похитило чудовище, живущее в этом лесу, в той пещере. — Почему правда порой звучит столь нелепо? Она махнула рукой туда, где за испуганно столпившимися серыми осинами чернел, как огромная, вечно раскрытая пасть, вход. Вход в никуда. — Теперь я его игрушка, и не могу отойти от пещеры дальше, чем на длину цепочки.

— Чудовище… — прошептал он. Его лицо побелело и покрылось пунцовыми язвами ужаса. — Это дракон?

Час от часу не легче. Этот мальчик верит в драконов! Впрочем, это ещё не самое глупое.

— Нет, благородный воин. — (А вот это прозвучало нелепо и выспренне. Она чуть не скривилась от раздражения). — Драконов нет, их создало человеческое воображение. Настоящих чудовищ создаёт Тартар…

Он не понял. Глаза его стали пустыми.

— Тартар… Аид… Ад… — пояснила она.

— Ад… — он помертвел, по его верхней губе заструился пот. — Ад…

Ему явно хотелось вскочить на коня, нетерпеливо гарцевавшего на месте, и скакать быстрее ветра, скакать куда угодно, только прочь, как можно дальше от этого места. Пожалуй, так было бы лучше всего… для него, разумеется.

Он неожиданно стиснул зубы и распрямил квадратные плечи.

— Я убью это чудовище, — произнёс он, явно пугаясь собственных слов. — Я не могу поступить иначе. Я всего лишь оруженосец… но я дал обет сражаться со всяким злом, которое встретится мне на пути.

Его черты заострились, в глазах вспыхнули два ледяных костра.

Она ощутила досаду. Обет… как скучно. Ему нет дела до неё, до её атласной белой руки, на которой горит багровый след от браслета. Обет сражаться со злом, подумать только!

А ведь ещё секунду назад… ей почти стало жаль это дитя.

Что же, тем лучше.

Впрочем, пора продолжать. Пауза немного затянулась.

— О, нет, благородный воин. — (Проклятие, снова эта банальность!) — Не делайте этого. Множество отважных рыцарей пытались его уничтожить, но сами погибали. Забудьте об этом, поезжайте своей дорогой.

— Нет, госпожа. — Он стиснул меч обеими руками. — Вы не понимаете. Если я не сделаю этого, я стану клятвопреступником. Вся моя жизнь будет отравлена. Я должен сразиться с этим исчадием ада.