— Я видела его. — Она зажмурилась; от этого её беззубое лицо стало почти как у младенца. — На том самом балу. Потому мне и стало плохо. Прошло полвека, а он нисколько не изменился! Он всё так же прекрасен, как ангел, Но он падший ангел, демон, исчадие ада, пьющее кровь невинных людей. И это с ним, моя радость, ты танцевала… и смотрела на него такими же точно глазами, как я когда-то. Но с тобою он танцевал не один только танец, нет. Вы танцевали весь вечер. Не знаю, как я могла это вынести… Боже! Боже, за что? Почему ты, почему именно ты?

Пол под моими ногами качался, как бурное море. Мы летели, мы разбивались на части, мы падали в пропасть и тонули во тьме. И не было смысла, не было исхода. Тьма и тьма и потолок с золочёной облупившейся лепниной, нависавший над нами как крышка гроба. И змеи, скользкие юркие змеи ползут и ползут с раскалённым шипением из каждого угла.

Так вот оно что. Я не думала. Это конец.

Что же. Нам всем приходится делать выбор.

Бархотка на шее превратилась в удавку, платье давило, тискало грудь. Я не могла, не могла дышать, не могла говорить. Мне казалось, что если я заговорю, изо рта у меня хлынет кровь и испачкает бурыми пятнами кипенно-белые душистые подушки…

И всё же я заговорила. Словно посторонний равнодушный наблюдатель, я видела собственное гладкое лицо, слышала свой ровный, баюкающий голос.

— Тётушка, вам лучше отдохнуть. Я понимаю, я всё понимаю. Но вы больны, вам нужен покой. Потом мы обо всём поговорим. Пожалуйста.

— Ты не веришь, — прохрипела она в отчаянии. — Господи! Конечно, ты не веришь! Разве я сама бы поверила, если бы не видела?.. Но я спасу тебя от этого чудовища. За этим-то я и позвала священника. Он поверит, я знаю, он поймёт. Есть же способы уничтожить такое существо. Святая вода, огонь… я не знаю. Если надо, я расскажу это всем! Пусть мне не верят, пусть считают безумной старухой! Рано или поздно, все это поймут. И тогда… Да, я сделаю это. Святой отец мне поможет, я знаю. Я избавлю мир от этого монстра… и тебя, моя любимая единственная девочка.

— Спите, тётушка, — тихо попросила я. — Усните. Пожалуйста.

— Поклянись, — она вскинулась вдруг, из последних сил, испуганная, встрёпанная, точно ведьма. — Поклянись, хоть ты и не веришь… Поклянись никогда не подходить даже близко… к нему… к этому чудовищу… Клянись!

— Да, да, я клянусь.

Она успокоилась. Её лицо опало и расслабленно застыло — точно кто-то вынул череп из-под кожи.

— Дорогая… — сонно полепетала она. — Я люблю тебя…. Больше всех в этом мире… Священник… разбуди меня, когда придёт священник…

Веки задрожали и плотно сомкнулись. Она задремала.

Несколько бездонных сумрачных секунд я сидела неподвижно на её кровати, продавленной весом бесформенного старческого тела.

Она дышала ровно и свободно. Я ощущала, замерев в этом пепельном пыльном склепе, как под пышным одеялом, под бессмысленной иссохшей грудью ровно и гулко бьётся её сердце.

— Да, тётушка, — чётко сказала я, рассеяно глядя куда-то в даль, мимо пухового облака постели, мимо безмятежного знакомого лица. — Я вас тоже люблю, милая тётушка. Но, увы, не больше всех в этом мире.

Я поднялась. Бледная свеча почти что догорела. Оплывшая, как старческое тело на кровати.

Сгорел ли мотылёк? Я не знала.

Я посмотрела на руки, на собственные руки. Осторожно взяла одну из подушек. И, уже не колеблясь, прижала к её лицу.

Моё сердце отбивало долгие секунды.

Наконец, всё было кончено. Кончено.

Я не знала. Не знала, что это так просто. Я не знала!

Я отшвырнула подушку. Она не дышала. Рот был разжат, приоткрыт, в безнадёжной попытке… Опущенные веки запали ещё глубже.

Всё кончено, кончено, кончено. И это так просто.

Я поднялась, подошла к туманному старому зеркалу. Сорвала наконец-то с шеи опостылевшую тесную бархотку. И провела дрожащими пальцами по затянувшимся с прошлой ночи тёмным отметинам. Его отметинам.

Я поняла, что улыбаюсь.

— Бедная тётушка… — смех зародился где-то внутри и вырвался вдруг, — непристойный, безумный, — опаляя кривившиеся губы. — О, бедная тётушка, бедная тётушка. Вы ничего абсолютно не поняли. Впрочем, как вы могли понять? Ведь вы с ним станцевали один-единственный танец. Только один…