– Да как ты можешь заступаться за человека, которого и в глаза не видел?!

– Я и не заступаюсь. Просто всякое поведение, всякий поступок неизменно найдется чем оправдать, если только знать его причины.

– Да ведь он попросту обманывает Розу! Пользуется ее любовью, а сам женат и расставаться с женой не собирается. Если уж его так разбирает похоть – искал бы себе всякий раз новую шлюху!

– Все верно, он обманывает Розу, но, может быть, она и сама рада обманываться – лишь бы получать то, что хочет.

Тресси отвернулась и минуту лежала молча, упорно глядя в темноту.

– Давай больше не будем говорить о Розе и Джарреде, – тихо попросила она.

– Хорошо, родная. Но вот меня никто не вынуждал покинуть тебя. Я бежал лишь потому, что испугался себя самого, своей любви к тебе.

– А я не должна была тебя отпускать, Рид, но ведь это совсем другое! Ты нужен был мне, чтобы спастись от… от…

Рид осыпал ее поцелуями и этим вынудил замолчать. В номере было так темно, что они не могли разглядеть лица друг друга – Тресси различала лишь, как влажно поблескивают его глаза.

Она лежала недвижно, размышляя о том, что Рид, наверное, прав – у каждого поступка есть свои причины и свои оправдания.

– А если я не стану больше разыскивать отца? Что тогда?

Рид затаил дыхание.

– Ты не шутишь? – хрипло спросил он.

– Во всяком случае, постараюсь.

– Тресси, ненависть съедает человека живьем. Поверь мне – уж я-то знаю. Если ты и дальше будешь искать отца, всматриваясь во все встречные лица и мечтая отомстить ему за содеянное, – ты никогда не будешь счастлива. Мы никогда не будем счастливы. Я почти всю жизнь провел в бегах; не знаю даже, сумею ли дать тебе то, чего ты хочешь. Одно я могу сказать наверняка – надо забыть о ненависти, Тресси. Забудь о своем отце и подумай о том, чего еще ты хочешь от жизни.

Тресси долго молчала, прежде чем ответить, и, когда наконец заговорила, в голосе ее звучали слезы:

– Чего я хочу? Стать женой любимого человека. Родить ему много-много детей. Но прежде… прежде я должна отыскать отца и сделать так, чтобы он за все заплатил сполна. Он же все равно что убил маму, а меня просто бросил на произвол судьбы. Ты хоть понимаешь, каково это – знать, что человек, которого ты любишь, бросил тебя, точно старую ненужную ветошь?! Потом появился ты – и ушел, а Калеб, мальчик мой, умер. Господи, Рид, я сама не знаю, что говорю. Ради всего святого, постарайся меня понять. Если мы действительно любим друг друга – наша любовь выдержит все, но если ты не хочешь помочь мне в поисках отца, значит, ты меня не так уж сильно любишь, вот и все. А я не хочу убедиться в этом после того, как мы поженимся и народим детишек. Рид, я должна его найти. Должна, чтоб он сгорел в аду!

– Тресси, сладкая моя, не надо так говорить. Даже думать так не стоит. Ты должна простить его.

Рид осознал вдруг, как это важно – исцелить Тресси от ненависти к отцу. Эта ненависть штормовой тучей нависала над их любовью, изрыгая молнии злобы и грозя вот-вот обрушиться смертоносным ливнем на их хрупкое счастье. Что бы ни решила Тресси, он, Рид, последует за ней, но в душе будет молиться, чтобы она нашла в себе силы простить отца.

Как иначе она сумеет когда-нибудь простить и забыть прегрешения самого Рида?

Он прижал к себе девушку и в темноте почувствовал, что она плачет. Тогда Рид и сам едва не разрыдался.

Наконец он провалился в глубокое, неспокойное забытье. Во сне он снова шел знакомой снежной тропой к дверям лесной хижины. Демоны вернулись, и снова пахло кровью и смертью, и страшно кричала женщина – так страшно, что у него разрывалось сердце.

Рид проснулся от собственного крика и вскочил, задыхаясь и обливаясь холодным потом.

Тресси в темноте крепко обняла его, притянула к себе, согревая сонным теплом своего тела.

– Боже, помоги мне! – простонал Рид, уткнувшись лицом в ее плечо.

– Тс-с, тише, тише, – шептала она, – все хорошо, родной, это просто сон. Я здесь, ты со мной, успокойся же, успокойся.

Тресси баюкала его, как ребенка, покуда он не перестал дрожать.

Они должны выдержать и это испытание – любой ценой. Она больше ни за что не покинет Рида, но и от мести своей ни за что не откажется. Должен же быть какой-то выход из этой западни. Они его найдут, обязательно найдут.

Джарред Линкольншир смотрел на Тресси с нескрываемым сожалением.

– Нам будет недоставать тебя, детка. Ты уверена, что так уж хочешь уехать?

Он жестко, неприязненно глянул на Рида Бэннона – тот стоял чуть поодаль, держа в руках шляпу. Без бороды лицо его выглядело куда моложе, четко очерченный рот был упрямо сжат. Тресси рада была, что он побрился.

Рид ответил Линкольнширу таким же неприязненным взглядом. Эти двое невзлюбили друг друга с первой же минуты. Тресси втайне даже позлорадствовала по этому поводу. Поделом Риду – нечего было оправдывать неприглядные поступки человека, которого в жизни не видел! И все же, хоть англичанин и был виноват перед Розой, сама Тресси не испытывала к нему ничего, кроме глубокой благодарности.

– Чем вы собираетесь заняться? – спросил Линкольншир.

– Отправимся в Баннак, – не слишком любезным тоном вмешался Рид. – Может быть, примкнем к старателям.

– И ты хочешь тащить ее с собой? – возмутился англичанин. – Старательские лагеря – самое неподходящее место для женщины! Непосильная работа, грязь, грубые нравы. Пусть Тресси останется в Вирджинии, подождет, пока ты вдоволь не натешишься старательством. – И, не дожидаясь ответа, повернулся к Тресси: – Дитя мое, будь же наконец рассудительна! Не позволяй своим чувствам возобладать над разумом. Подумай – он ведь загоняет тебя до смерти!

Тресси поразила такая горячность. Она, конечно, знала, что Линкольншир неплохо к ней относится, но сейчас он вел себя совершенно необъяснимо – словно приходился ей отцом, а не нанимателем и отчасти другом.

Тресси тронула его за руку, умоляюще заглянула в глаза:

– Пойми, Джарред, именно это мне и нужно – уехать подальше отсюда. Ничего плохого с нами не случится. Рид будет заботиться обо мне, честное слово!

– Пойдем, Тресси, – требовательно бросил Рид. Лицо его потемнело от гнева, но до открытой вспышки дело пока не дошло. Быть может, Рида удерживало ее уважение к Линкольнширу. Этот человек немало сделал для нее и Калеба. Удивительное дело – Тресси никогда не видела, чтобы Рид приходил в ярость, и прежде ей казалось, что его ничто не в силах вывести из равновесия.

Она хорошо помнила, как отец иногда впадал в гнев – лицо его багровело, кулаки сжимались, порой он мог опрокинуть стол или швырнуть чем-то в человека, вызвавшего его ярость. Как-то Тресси перепугалась до полусмерти, увидев, как отец, поспорив с мамой, в бешенстве сильно толкнул ее. О чем был спор, она уже и не помнила. Разгневанный мужчина – пугающее зрелище, тем более что гнев он слишком часто вымещает на женщине. Впрочем, Тресси любила отца, и даже такие случаи не могли тогда поколебать ее любовь. Нет, она не будет вспоминать об этом, возвращаясь мыслями в прошлое. Былая жизнь ушла бесследно – спасибо дорогому папочке! Неужели она никогда не сможет простить его?

Тресси очнулась, услышав безжалостный вопрос Линкольншира:

– А как же похороны?

Она охнула, прижав ко рту кулачки. Эту часть своей жизни она постаралась так прочно вычеркнуть из памяти, словно Калеб никогда и не существовал. Возвращение Рида наполнило сердце Тресси блаженной радостью, и меньше всего на свете ей хотелось развеять это блаженство. Напоминание о похоронах одним толчком швырнуло ее в невеселый реальный мир.

– О господи! – пробормотала она. – Я совсем забыла. Когда будут похороны?

– В эту субботу. На кладбище придет весь город. Тресси коротко кивнула.

– Мы останемся до похорон, – сказала она, даже не спрашивая у Рида, согласен ли он. Для нее это обсуждению не подлежало.