– Послушайте, леди, – рычит он через плечо, – неужели вы думаете, что это так просто? Очень может быть, что мы вообще туда не попадем.

Спорить с ним нет никакого смысла, поскольку мы зажаты между двумя тягачами. Похоже, сегодня у всех нервы натянуты до предела. Я снова принимаюсь думать о семье и обо всем идиотизме нашей жизни. Мне кажется, что я сейчас бесконечно далеко от всего этого. Я словно провалилась в бездонную дыру времени и пространства из-за этого сумасшедшего снегопада. До квартиры родительницы сейчас не ближе, чем, к примеру, до Бейрута.

Мы проезжаем парк, и перед нами возникает современная синагога Эммануила как свидетельство Господне о Его терпимости к различным конфессиям. Капиталистический вариант иудаизма. Обычные жертвоприношения свершаются здесь без особой истовости. Раз в год родитель заказывает здесь службу – в день Йом Кипура, самого почитаемого из всех еврейских святых. Это единственный день, когда он отдает дань своему прошлому – всему тому, чем он жил, пока деньги не превратились для него в единственную святыню. Он редко брал нас с собой. Зато он таскал нас на лекции в теософское общество, где люди, подобные нашему родителю, внимали отвлеченным и двусмысленным теориям. Исследования души в этих теориях были весьма впечатляющими, но их обсуждения дико скучными. Как-то, прослушав особенно нудную лекцию, касавшуюся не то концентрической теории, не то ментальной всеобщности всего сущего, Клара суммировала наши выводы: жить следует в своей привычной среде и вообще не лезть в чужой монастырь. Впрочем, родитель еще лучше выразил сущность и цену всех этих сложных теорий, когда на одной вечеринке его спросили в лоб, еврей ли он, он без колебаний заявил следующее:

– Мои дети принадлежат епископальной церкви. Моя супруга – русская православная. А я – юрист. Вот мое кредо.

Клара была убита этим высказыванием. Я – возмущена. У родителя наша реакция на его слова вызвала раздражение.

– Если вы недовольны нашей жизнью, можете отправляться куда вам заблагорассудится и поискать что получше! – закричал он на меня.

– Если ты не будешь держать себя в руках, – пригрозил он Кларе, – тебе придется найти кого-нибудь другого, кто согласится тебя кормить!

Нужно заметить, что в конце концов мы с Кларой так и сделали.

Светофор переключался уже несколько раз, но мы застряли в автомобильной пробке и не сдвинулись ни на дюйм. Я смотрю на часы и вижу, что с тех пор, как звонила Клара, прошло уже полчаса.

– Прошу вас, – умоляющим тоном говорю я водителю, – я ужасно спешу!

– Все спешат, леди, – зевает водитель. – Расслабьтесь, и я доставлю вас куда надо.

– У вас не найдется сигареты? – нервно спрашиваю я.

– О чем разговор, – отвечает он и протягивает мне сигарету. – Закуривайте.

Когда автомобиль наконец трогается с места, мне в голову приходит мысль, что в результате мы с Кларой получили то, что и должны были получить. Ругань, которая постоянно доносилась из комнаты родителей, сделалась для нас такой же привычной, как и битье тарелок после ужина. Впрочем, всегда приходило к одному: ссора затухала, а наша жизнь текла по-прежнему. Не так уж много нужно детям. Им бы только знать, что проблемы родителей их не касаются.

– Я был так беден, что жрал мякину, – жаловался родитель.

– А большевики мочились прямо на бабушкины ковры! – повторяла родительница.

Между тем мы с Кларой понимали, что никакие злодеи больше не будут гадить на наши огромные ковры, а на нашем столе всегда будет нормальная еда. Однако в отличие от Клары я перестала воспринимать нищету и голод как абстрактные понятия, после того, как занялась журналистикой.

Вполне возможно, что и этот последний случай – не что иное, как очередная демонстрация родительницы, очередное желание показать всем, как он заставляет ее страдать. Если же это не демонстрация, то я не представляю, как сможет пережить случившееся Клара. Что касается Мэгги, то все считают, что она – сильная личность. Как жаль, что мы не так близки, как могли бы быть. Родители намеренно вбивали между нами клин, потому что опасались нашего единства. Один неуправляемый ребенок – это уже больше чем достаточно. А если сразу два – тут и говорить не о чем… Однако мы все-таки постоянно тянулись друг к другу. Вероятно, инстинктивно. Мы переживали одни и те же чувства, и это нас сближало. Несмотря на обычные фазы соперничества между младшим и старшим ребенком. Мы выкрикивали друг другу слова ненависти, ломали друг другу игрушки, а иногда даже желали друг другу смерти. Однако, когда мы стали старше, самодурство и эгоизм родителя сделались для нас так же очевидны, как распущенность нервов родительницы. И мы, естественно, старались поддержать друг друга, когда между родителями вспыхивала ссора, и вместе пережить ее.

Родитель упрекал Клару в том, что она заурядна, непривлекательна, глупа, а потому от нее нечего ожидать, кроме послушания. Между тем она была светловолоса, голубоглаза – совершенная Венера Боттичелли, то есть классически красива. Словом, ее можно было обвинять в чем угодно, но в непривлекательности – это уж нет!.. Кроме того, у нее были весьма обширные познания. Она не только была воспитана на классике, но и впоследствии оставалась страстной читательницей.

– Они заполняют пустоту, – говорила она о книгах. – Благодаря им я убегаю в другой, более счастливый мир.

Она благосклонно относилась к тому, что родительница чувствовала себя в чем-то зависимой от нее. Что ж, это можно понять.

По крайней мере, родительница умело подчеркивала свою особую симпатию к Кларе. Между ними существовало нечто вроде взаимовыгодного сотрудничества. Поддержка – в обмен на симпатию.

– Я сегодня хорошо себя вела, – гордо заявила Клара однажды за ужином.

– Прекрасно, – согласилась родительница.

– Ну это каждый может, – отозвался родитель, не отрываясь от своей тарелки.

– Почему ты меня никогда не похвалишь?! – разрыдалась Клара и выскочила из-за стола.

Мне бы и в голову не пришло упрекнуть в этом родителя, поскольку у меня с ним и без того хватало проблем. Он постоянно цеплялся ко мне за то, что у меня был необычный, вызывающий и слишком обольстительный вид.

Когда, пломбируя мне зуб, дантист взял меня за грудь, я рассказала об этом отцу.

– Ты на это напросилась, – грубо оборвал он меня. – У тебя такой взгляд!

Мне было только пятнадцать лет, и его слова меня озадачили. О каком таком взгляде он говорит, если доктор Леви принялся лапать меня в тот момент, когда из моего раскрытого рта текла слюна?.. Между тем, когда однажды Клара прибежала домой из парка и сказала, что у нее отняли велосипед, родитель несколько часов изводил ее вопросами, пока не убедился, что вор больше никак ее не обидел. Родительница придерживалась того мнения, что это произошло потому, что у Клары очень беззащитный вид. Отец не соглашался и утверждал, что это случилось единственно потому, что Клара нарвалась на пуэрториканца. Этот чертов дантист-педофил был евреем, а потому заранее считалось, что он не позволит себе лапать ребенка, если только этот последний, то есть я, его не спровоцирует.

Мое отрочество было похоже на тюремный приговор. Я была бы только счастлива, если бы эти годы побыстрее пронеслись и я сделалась взрослой. Возможно, только благодаря этой мечте я и выжила, надеясь, что когда-нибудь вырасту и наконец стану свободной. В моей голове было столько замечательных планов и идей, – только бы дождаться, пока пролетит это проклятое детство… Как бы там ни было, Клара и я постоянно уединялись в нашем секретном месте – в ванной комнате, пускали воду и начинали наши тайные перешептывания.

– Он так несправедлив, – обычно жаловалась Клара. – Но уж лучше делать так, как он хочет.

– Ко мне он тоже несправедлив, – соглашалась я. – Только я не позволю ему унижать меня!

– Леди, – прерывает мои воспоминания водитель, – вам надо бы бросить курить. Вы слишком много кашляете.

– Да я вообще не курю, – отвечаю я, давясь сигаретным дымом.