Потом с увеличивающимся пафосом Петр пугал европейских обывателей угрозой нашествия кровавых поработителей с Востока. И под занавес призывал со слезами на глазах к расправе над подлыми святотатцами и освобождению Святой земли от них мечом и огнем.
По структуре эта речь, несмотря на весь примитивизм содержания, обладала всеми частями, используемыми еще греческими риторами:
1) вступлением (типа, наших бьют и надо срочно спасать Святую землю);
2) доказательством (если не принять мер прямо сейчас, то проклятые магометане скоро вырежут всех честных католиков; а на Том Свете Христос сурово скажет: "Что же вы, сукины дети, не сражались за данную Мной вам, сволочам, веру?! Почему не отстояли Святые места? Гореть вам, отступники, в аду до Второго пришествия! ");
3) заключением (самым ценным в котором был призыв для взбудораженной толпы к конкретному и очень простому физическому действию — походу против неверных).
Еще более эффектное театральное действо разыгралось на соборе в Клермоне. Оно происходило на большой площади, покрытой несметными толами народа, находящегося на грани истерики.
Заговорил Петр Пустынник. Он кричал и плакал. Под конец — разрыдался, будто младенец, укушенный голодной крысой.
Толпа кувыркалась, сверкая остроносыми штиблетами в воздухе, и каталась по булыжникам мостовой от восторга, вопя: "Зашибись!"
После выступил и Папа Урбан.
Его речь повторяла по смыслу выступление доблестного Петра. Только эффект был сильнее.
Теперь уже разрыдалась толпа.
И раздалось дружное скандирование беснующейся толпы: "На Иерусалим! Освободим Святую землю! На то — воля Божья!!!!"
И, не теряя даром времени, все беснующиеся… Тьфу, все — верующие! Все верующие тут же поклялись идти освобождать Палестину.
Ушлый пацан Урбан, видя, что будущий крестовый поход можно пиаровски беспроигрышно использовать для поднятия собственного престижа, не щадя сил, проводит длительное турне. Во время него наш дока-Папа и его агитбригада призывают народ к священной войне.
Энтузиазм масс не имел границ.
Пиплы неистовствовали и буйствовали в абсолютном умопомрачении.
Воинственная лихорадка охватила всю Западную Европу.
Собор, на котором были утрясены детали крестового похода, происходил в ноябре 1095 года. Операция была назначена на август следующего года. В продолжение зимы делались приготовления.
Епископы всех епархий были заняты освящением предметов отправляющихся вместе с крестоносцами на Восток: крестов, оружия и знамен (потом этот театрализованный элемент психологического воздействия на людские массы возьмут на вооружение немецкие национал-социалисты).
Чтобы усилить религиозное рвение церковью были пущены в ход разные привилегии. Всем, кто шел в поход, отпускались грехи. А семьи крестоносцев освобождались от налогов и долгов.
И народные массы — десятки тысяч грязных и голодных мудаков-пилигримов — двинулись на Восток. По пути они развлекались воровством, грабежами и богоугодными беседами.
Профессиональные воины решили идти отдельными от этой недисциплинированной массы отрядами. И правильно сделали, поскольку большую часть разношерстной толпы, предводимой Петром, замочили по дороге местные аборигены, не захотевших быть обворованными и ограбленными.
Когда жалкие остатки армии Петра Пустынника объединились у Константинополя с рыцарями, то вынуждены были впредь подчиняться их приказам и соблюдать дисциплину.
А Петр Пустынник, красноречие которого уже никому не было нужно, больше не играл никакой роли в развернувшейся военной кампании. И черт бы с ним.
Глава 2. Россия — родина слонов
Покрытый пылью и изгрызенный мышами толковый словарь Майера, изданный в 1897 году в Германии и, если не ошибаюсь, в Австро-Венгрии тоже, вещает:
"Термин «суггестия» обозначает некий процесс воздействия. Его цель реализуется через влияние на человека.
Предполагается, что в результате оного воздействия у внушаемого формируется некое нужное представление. В дальнейшем данное представление стремиться самореализоваться…
Подверженность внушению особенно повышается в состоянии гипноза".
Вот ведь остолопы, мать их через колено в лопухи! Опять, говнюки, слили в один флакон два совершенно разных метода программирования поведения.
Это, пацаны, ярчайшей пример той неразберихи, которая с XIX века царит в ученых кругах мира по поводу гипноза и внушения.
Соглашатели и оппортунисты отнесли внушение всего лишь к одной из истекающих из гипнотического состояния гипнотика возможностей им поверховодить.
Над простеньким вопросом: зачем парить загипнотизированного перца внушением, коли он и так готов делать все, что ты ему ни прикажешь, — никто из иностранцев не задумался.
Ох уж эти путаники! Ох уж эта путаница! Гипноз сводят ко сну гипнотика, а внушение — к харизме суггестора. Маразматики! Дауны!
И, казалось бы, настоящей науке о манипулировании разумом пиплов настал полный кобздец.
Но не тут-то было, друзья мои! Не тут-то было, крейсерский якорь этим даунам в их кабинетные задницы с троекратным поворотом!
На палубу вышел поручик Ржевский…
Тьфу! Причем тут Ржевский?! Причем тут палуба!?
Вовсе не поручик вышел на палубу. А русская наука о внушении (не по-русски говоря — суггестология) вышла на историческую сцену.
Ни одна страна не внесла в исследование внушения столько, сколько Россия.
О работах в этом направлении можно говорить долго. Но нам теория и на фиг не нужна. Нам нужна практика. И еще раз — практика. И еще…
Поэтом отрапортую о теории вопроса коротко, по-военному, типа: ать-два, руки вверх, бац-бац, и ваши не пляшут по причине прямого попадания.
Родоначальником самой крутой школы внушения, русской, возникшей на базе рефлексологии (учения, отстаивающего главенство в базовой мотивации поведения ассоциативной связи между раздражающим пипла стимулом и ответной реакцией его мышц или желез, где стимулом наряду с ударом по ушам и стаканом первача является и произнесенное (прочитанное) слово или подобный ему по значению знак-сигнал) я считаю напрасно забытого в наши времена Иван Михалыча Сеченова (1829–1905).
В своей замечательной книжке "Рефлексы головного мозга" он (задолго до Павлова!) обосновал рефлекторную природу сознательной и бессознательной деятельности (если бы юный Зигмунд Фрейд прочитал бы в нужное время этот опус, то утерся бы соплями и гораздо серьезнее отнесся бы к изучению подсознания).
Сеченов, пацаны, показал, что в основе психических явлений лежат физиологические процессы. А в основе физиологии здорового и трезвого человека — программы, которые могут меняться в зависимости от воздействия окружающей среды. И грех было бы не использовать такой питательный субстрат, как сознание-подсознание, для разведения в нем всяких программных конструкций.
Вот как описывает Сеченов первичное программирование (то есть — закладку в мозг набора команд, которыми можно манипулировать с помощью внушения):
"Ребенок делает тьму движений с чужого голоса, по приказанию матери или няньки; образы последних по необходимости должны представляться ему какими-то роковыми силами, вызывающими в нем действия, и, раз это осознано, мерка переносится и на случаи действий, вытекающих из своих собственных, внутренних побуждений, причем эквивалентом приказывающей матери или няньки может быть только Я, а никак не смутное желание".
То есть — то, что человек не осознает работу заложенных в нем программ, образующих его Я (совокупность мирно сосуществующих в башке индивидуума личностей всех уровней сознательности и бессознательности; личности эти правильнее бы называть ролями — социальными и биологическими), вовсе не значит, что они не работают.
К сожалению, Сеченов не сделал еще одного шага вперед — не исследовал, как работают в коллективе личные программы пиплов, как эти программы трансформируются в некую общую надпрограмму, подчиненную задачам, решаемым этим коллективом, как конфликтуют друг с другом и как, наоборот, друг друга усиливают.
