Наступает суббота. Вечер. Он зовет меня в кино, гулять. Но я не могу, не могу – я крашу глаза черными тенями и отправляюсь в ночь.

В пронизывающих тело ритмах, в звучащих в такт сердцу басах, в окутывающей мысли мелодии, в туманящих взгляд лазерных лучах я буду жить этой ночью. Я буду дышать движением. Я буду наслаждаться всеобщим экстазом. Я буду танцевать.

Мою кровь заполнит абсент, мою душу заполнят движения диджея, мои движения заполнит желание. Я буду танцевать.

Не чувствуя усталости, мокрых волос. Не ощущая времени, а только музыку. Не думая ни о чем, не оглядываясь вокруг. Отпустив свое сознание – оно будет пульсировать где-то рядом. Я буду счастлива. Я буду танцевать.

– Хочешь пойти со мной в субботу?

Ангел хмурится. Он этого не понимает.

– Не хочу, я хочу просто побыть с тобой. – Он прижимает меня к себе и окутывает своим золотистым сиянием…

Суббота. Я снова живу.

Я дышу музыкой и наслаждаюсь своим телом. По венам льется дым. Я не знаю счета времени, но парень, танцующий слева от меня, смотрит на меня уже целую вечность. Он смотрит, как я танцую, и это меня заводит. Это заставляет меня двигаться еще соблазнительнее. Его взгляд разжигает мое желание. Я поворачиваюсь к нему и понимаю, что хочу его. Он наклоняется ко мне и говорит что-то. Я ощущаю жар его тела, и ноги у меня подкашиваются от возбуждения…

Коридор. Дверь. Туалет. Кабинка. Закрыл на щеколду. Поцелуй, страстный и горячий. Его длинные волосы падают мне на лицо. Он прижимает меня к стене и расстегивает молнию на джинсах…

Он ворвался в меня резко и грубо… Ощутив его внутри, я открыла глаза. Сознание вернулось в мое тело. Серая стена, белый свет, его быстрые движения. Я вздрогнула и попыталась оттолкнуть его. Он кончил.

Развернулся к двери. Я быстро застегнула джинсы и, опустив глаза, вышла за ним.

Рядом с зеркалом стоял Ангел. Он увидел меня. И длинноволосого парня, с которым я вышла из кабинки туалета.

Он молчал, смотрел на меня, и его золотистое сияние меркло в тусклом белом свете пыльной лампы.

Я посмотрела ему в глаза – там, на разбитом стекле, растекалась кровь. Я почувствовала его несказанные слова: «Я пришел к тебе. Я люблю тебя». Слова растворились в сигаретном дыме. Я их не услышала.

Он молчал и смотрел на меня. Я слышала звуки басов из зала и поняла, что падаю…

Portishead «Roads»

Степан несмело постучал в дверь, и из-за нее приглушенно раздалось:

– Входите!

Кабинет оказался неожиданно большим и, можно сказать, даже роскошным для военного учреждения. Основную площадь занимал громадный стол для совещаний. Длинный, овальный, обставленный кучей разнокалиберных стульев, он как бы вбирал в себя пространство комнаты, а все остальное: мини-бар, холодильник, стенка с телевизором, стеллажи с папками, два кресла, журнальный столик и прочая кабинетная мелочь – жалось к стенкам.

Вдали кабинета, по ту сторону стола, сидел маленький сухонький старичок. Он поманил к себе Степана и кивнул на ближайший к себе стул.

Степан, уже было собравшийся отрапортовать в недавно привитой манере: мол, такой-то и такой-то, прибыл в ваше распоряжение и тому подобное, – слегка растерялся от такого непринужденного обращения, молча обошел стол и сел на предложенное сиденье.

– Степан? – спросил старичок.

– Так точно!

– Забудь свои солдафонские замашки, вообще про армию забудь, – сказал дедушка, ловко выхватив конверт из рук Степана. – Волончуков? – Из конверта выпали военный билет и еще пара бумаг. – А меня Пал Палычем зовут. Чего на второе не пошел? Или в аспирантуру?

– Родители достали! Я сначала пометался, думал, на работу устроюсь, квартиру буду снимать. Но вот так неудачно получалось: меня сначала вроде берут, а потом раз – и отказывают.

– А по контракту чего не пошел? Предлагали же! Поездил бы, мир посмотрел!

– Так еще в институте предлагали. Я ж военный психолог по образованию. Но мне как-то не улыбалось три года в Кении торчать, пусть и в корпусе миротворцев. Вот я и подумал – надо голову разгрузить…

– И решил пройти годовую срочную, а тебя вдруг раз – и к нам. А ты и согласился. Потому что вроде как и служить, и работать. И денежку дадут, и на довольствие поставят. Ну а через полтора года тебе двадцать семь. И дальше чего?

– Ну… На работу еще раз попробую устроиться. Меня ж, наверное, из-за незакрытого военного билета не брали. Кому охота брать сотрудника, которого в любой момент загрести могут. Да и батя уже задумал меня в какую-то военную академию пристраивать.

– В общем, не хочешь быть военным, – подвел итог собеседник Степана. – Давай так. Годик, точнее, уже одиннадцать месяцев, перекантуешься у нас. Понравится – подпишешь контракт, не понравится – иди с богом. Нам сейчас очень психологи нужны. Психологи нужны, – повторил старичок. – Даже скорее психиатры. Давай так: сейчас я тебе распишу номера комнат, в которых тебе надо появиться, там тебя на довольствие поставят, инструкции какие надо дадут, а завтра после завтрака – ко мне, введу тебя в курс дела. Идет?

– Идет. – Этот маленький старичок хоть был и почти ласков, но прямо-таки оторопь наводил на Степана, буквально кожей ощущавшего изучающий взгляд его светло-серых глаз. – Разрешите идти?

– Иди, стажер.

– Документы давай: паспорт, военник.

Недельная щетина и красные глаза, тускло светившиеся взглядом невыспавшегося и недовольного жизнью человека. Степан отдал все требуемые документы и теперь, пока мужчина за решеткой заполнял бумаги, изо всех сил силился рассмотреть висящие на стенах приборы и оружие.

– А что это у вас там в углу стоит?

– Не твое дело. – Рука под решетку просунула обратно паспорт. – Вали домой.

– Как домой? А разве мне не положено форму хотя бы получить?

– Чего?! Ты вообще в курсе, куда попал?

– Спецслужба внутреннего анализа авторских прав.

– Ну и какая должна быть форма у работника такой службы? – Небритое лицо за решеткой выдало что-то вроде кривой ухмылки. – Что? Молодой? Горячий? Нам форма не нужна, а будет нужна, так в нашем распоряжении любая. – Ухмылка пропала и сменилась выражением откровенной злости. – Иди домой. Завтра на работу придешь и все нужные и ненужные вопросы задашь начальству.

На этот раз на стук в дверь раздалось фамильярное «Заходи». Степан вошел и, опять обойдя весь стол, остановился перед Пал Палычем. Тот, не поднимая глаз от кучи бумаг и папок на столе, махнул рукой: садись, мол.

– Пропуск получил?

– Так точно!

– Мы не в армии. Заканчивай со своими «так точно». Быстренько же тебе выпрямили извилины на курсе молодого бойца! Впрочем, это неважно. Понял уже, что у нас здесь как бы спецслужба? А чем занимаемся, знаешь?

– Ника… Не, не знаю. Офицер говорил только, что вся работа у вас на гражданке.

– На гражда-а-анке, – протянул Пал Палыч. – Вовремя мы тебя выцепили на сборах, а то еще бы помаршировал маленько – и все. Ты у нас военный психолог, значит. А в институте в рок-группе местной играл, так?

– Так!

– Чудненько. А про такую группу слышал? «Мертвецы».

– Говорят, редкие отморозки.

– Ну, если так можно сказать… Во всяком случае, такое производят впечатление. Но уж больно странная компания там подобралась! Между прочим, недавно они лишились администратора, у него нервы, видать, не выдержали, и теперь концерты им устраивать некому. Давай мы тебя к ним сунем? По клубам побегаешь, потусишь, а?

– Че-чего? – От неожиданности Степан даже начал заикаться.

– Фанатом, говорю, побудешь у рокеров этих – вот чего. – Пал Палыч наконец оторвал глаза от своих бумаг и направил их прямо на Степана, отчего у того спина сразу холодком покрылась. – На, взгляни, – сказал Пал Палыч, выудив из кучи бумаг фотографию, и придвинул ее к Степану. – Это их барабанщик. Год назад его, дурака, выкинули с позором из института, потому что он там вместо того, чтоб на лекции ходить и программу постигать, учился чему-то своему, в местном морге. С ментами договорился, они ему трупы свежие, бомжей, привозили, и вот эти неоприходованные трупы он по ночам и резал. Всего год не доучился. Очки, пухлые щеки, наивный детский взгляд… С фотографии на Степана глядело лицо типичного «ботаника».