Маргарита была белой, словно статуя, руки заледенели, сердце бешено колотилось, гулко отдаваясь в голове. О, это ужасно, ужасно жестоко! Что она наделала! Ну и достанется же ей по заслугам. Выбор сделан, и уже не важно – из подлых или возвышенных побуждений. Лишь один Ангел-хранитель, заполняющий книгу судеб, знает правду.

– Что вы собираетесь делать? – механически повторила она.

– О, в настоящий момент – ничего. Потом – посмотрим.

– На что?

– На того, кого увижу в столовой ровно в час ночи.

– Разумеется, вы увидите Сапожка Принцессы. Но вы же не знаете его.

– Нет. Но узнаю.

– Сэр Эндрью мог предупредить его.

– Не думаю. Когда вы расстались с ним после менуэта, он несколько мгновений смотрел на вас так, что было ясно – между вами что-то произошло. Так оно и было, не правда ли? После этого я задал себе задачку на сообразительность по поводу смысла этого «что-то». Для этого я вовлек молодого щеголя в дружелюбный затяжной разговор. Мы с ним обсуждали успех герра Глюка в Лондоне до тех пор, пока одна из дам не увела его ужинать.

– А дальше?

– Я не терял его из вида в течение всего ужина. Когда после ужина мы вновь поднимались по лестнице, леди Порталес взяла его за пуговицу и прошлась по поводу хорошенькой мадемуазель Сюзанны де Турней.

Сэр Эндрью целых четверть часа не мог ступить и шага, и я уверен, что все эти пять минут, пока мы с вами говорим, леди Порталес продолжает изнурять его своим разговором.

Он приготовился уйти, но в дверях остановился, указав Маргарите на две фигуры в отдалении: сэр Эндрью Фоулкс действительно продолжал беседовать с леди Порталес.

– Я думаю, – сказал он с улыбкой триумфатора, – что я преспокойно увижу человека, которого ищу, в столовой, прекрасная леди.

– Он может оказаться там не один.

– Сколько бы их там ни оказалось, ровно в час ночи около каждого вырастет тень моего человека. Один из двоих, или даже троих, завтра отправится во Францию. Это и будет Сапожок Принцессы.

– Так. И?..

– Я тоже завтра отправлюсь во Францию, прекрасная леди. В бумагах, найденных в Дувре у сэра Эндрью Фоулкса, говорится о предместьях Кале, о харчевне «Серый кот», которую я хорошо знаю, и еще об одном уединенном местечке где-то на берегу – «хижине папаши Бланшара», которую я должен постараться найти. Все эти точки даны в виде ориентиров на пути к месту, где этот нахальный англичанин оставил изменника де Турней и других ожидать его эмиссаров. Но, судя по всему, он решил их не посылать, поскольку… «выезжаю завтра сам». Итак, одна из тех персон, которую я вот-вот увижу, отправится в Кале, я буду эту персону сопровождать до тех пор, пока мы не придем туда, где ждут его беглые аристократы. Потому что эта персона, прекрасная леди, тот человек, о котором я думаю уже почти год, человек, чья сила превосходила мою, чья изобретательность обескураживала меня, чья отвага заставляла меня удивляться, меня – которого лишь один или два раза за всю жизнь удавалось перехитрить!

– А Арман? – спросила она.

– А разве я когда-нибудь не держал слова? Обещаю вам, что в тот же день, как Сапожок Принцессы и я отбудем во Францию, я пошлю вам это злосчастное письмо со специальным курьером. Более того, ручаюсь вам честью Франции, что в тот же день, в который я свяжу руки этому наглецу англичанину, Сен-Жюст будет в Англии, в объятиях своей очаровательной сестры.

И, еще раз взглянув на часы, с глубоким учтивым поклоном Шовелен вышел из комнаты.

Маргарите казалось, что, несмотря на шум и смех танцующих, она слышит его скользящие через пустую приемную шаги, слышит, как он спускается по массивной лестнице, достигает столовой и открывает дверь.

Судьба свершилась: она сказала, она сделала это подлое, гнусное дело ради спасения любимого брата. Маргарита тупо и неподвижно сидела, откинувшись на стул, будто видя еще перед собой фигуру безжалостного врага…

Когда Шовелен вошел в столовую, там никого не оказалось. У помещения был тот грустный, мишурный, покинутый вид, какой бывает обычно наутро после праздника. Стол был уставлен полупустыми стаканами, вокруг которых лежали грязные, скомканные салфетки, стулья стояли сдвинутыми по два, по три, казалось, здесь собрались побеседовать привидения. В дальнем углу комнаты стояли порознь несколько пар стульев, свидетельствовавших о недавнем игривом шепоте после паштета из дичи и ледяного шампанского; группы по три-четыре стула напоминали о приятном дружеском обсуждении недавних скандалов; были и просто стоявшие в ряд, чопорные, скептические, злобные, словно отставшие от моды вдовы; несколько было придвинуто прямо к столу – они рассказывали о гурманах, которые только и делали, что распознавали блюда; были и перевернутые на пол, эти многое могли бы порассказать о содержимом подвалов лорда Гренвиля.

Воистину, это напоминало визит призрака, нанесенный фешенебельному сборищу; того самого призрака, который так часто посещает дома, где даются балы и роскошные ужины. Это была скучная и бесцветная картинка, нарисованная белым мелком на сером картоне, ибо не оживляли более всего этого ни яркие шелковые платья, ни великолепно украшенные костюмы, а только свечи сонно мигали в серебряных канделябрах.

Шовелен мило улыбнулся и потер длинные тонкие ручки, оглядывая пустынную столовую, из которой ретировался даже последний лакей, спеша присоединиться к своим товарищам наверху. В этой полуосвещенной комнате все было тихо, в то время как звуки гавота, гул отдаленного разговора и смех, шум подъезжающих снаружи карет, казалось, долетали в царство спящей красавицы, будто легкое бормотание каких-то призраков-оборванцев.

Все было таким мирным и беззаботным, что никакому прорицателю даже не пришло бы в голову то предназначение, которое досталось этой столовой, – стать западней для самого ловкого и храброго заговорщика из всех, кем когда-либо восхищался мир.

Шовелен размечтался, пытаясь угадать судьбу, которая через несколько мгновений должна будет здесь появиться.

Каким окажется тот человек, которого все вожди революции поклялись во что бы то ни стало предать смерти? Все представлялось каким-то неземным и загадочным: и его личность, так ловко скрываемая, и его власть, которой, по всей видимости, слепо и с восторгом подчинялись девятнадцать английских джентльменов, и та страстная любовь и обожание, которые он вызывал в своей маленькой вышколенной банде, а кроме всего, его необычайное мужество, бесконечная наглость, позволяющая дразнить своих непримиримых врагов прямо в стенах Парижа.

И ничего удивительного, что во Франции эта кличка таинственного англичанина вызывала суеверную дрожь в народе. Шовелен и сам, обходя пустынную комнату, где вот-вот должен был появиться необыкновенный герой, почувствовал ползущий по спине холодок. Но планы его были выстроены надежно, и он чувствовал, что Сапожок Принцессы не предупрежден, а Маргарита Блейкни, вне всяких сомнений, его не обманула. Если же она сделала это… И жесткий взгляд, заставивший бы ее содрогнуться, промелькнул в проницательных водянистых глазках. Если она сделала это, Арман Сен-Жюст будет предан самому страшному наказанию.

Но, конечно же, нет. Конечно же, она не шутила с ним. И очень хорошо, что пусто в столовой, это упрощает задачу: если эта ничего не подозревающая загадка сюда войдет, то окажется в одиночестве, ведь здесь нет никого, кроме Шовелена.

Стоп! С довольной улыбкой оглядывая пустую комнату, хитроумный представитель французского правительства вдруг услышал мирное сопение одного из гостей лорда Гренвиля, который, должно быть, обильно и крепко откушав, самым естественным образом погрузился в глубокий сон, укрывшись от шумных танцев.

Шовелен вновь огляделся и увидел, что в темном углу комнаты на софе с закрытыми глазами и раскрытым ртом, сладко и мирно посапывая, примостился с краешку роскошнейший, весь в украшениях, длинноногий муж «умнейшей женщины в Европе».

Шовелен посмотрел, как кротко и безучастно лежит он здесь, в мире с самим собой и целым светом, после прекраснейшего ужина, и едва ли не сострадательная улыбка смягчила на мгновение жесткие линии лица француза, несколько пригасив саркастический блеск его водянистых глаз.