– Ему уже тогда нелегко давались ночные смены.

– Но он не отказывался от них. Всегда работал на пределе.

В Стаффордшире недавно создали новый Национальный полицейский мемориал, с памятной аллеей деревьев, известной под названием «Дозор», и ежедневной демонстрацией ролика, рассказывавшего о полицейских, которые погибли при исполнении служебного долга. Проект рассчитывали завершить в течение нескольких лет, и Бен Купер предлагал свою помощь.

Здесь, на кладбище, имя сержанта Джо Купера было выгравировано на каменной плите. Со временем его сотрут дожди, приходящие из долины Эден, и поверхность камня раскрошится под действием февральских туманов. Но сейчас спустя всего два года после смерти, буквы еще были четкими и ясными, с резко выбитыми, холодными аккуратными углами. Жизнь может быть недолгой и полупрозрачной, словно нацарапанной на песке. Алфавит смерти гораздо жестче.

Бен прекрасно помнил имена юнцов, убивших его отца. Эти имена часто попадались при наведении различных справок или в судебных делах, о которых он читал в «Эден уэлли таймс». Двое убийц все еще отбывали десятилетний срок за непредумышленное убийство, но карьеру тех, кто остался на свободе, несложно было предсказать: вскоре они тоже узнают вкус тюрьмы. Эта мысль не радовала Купера. Такой исход не решал ничего.

Как всегда в подобных ситуациях, он чувствовал, что от воспоминаний его мозг пенится, как перебродившее вино в откупоренной бутылке; где-то в глубине души память об отце хранилась, залитая уксусом: высокий, сильный, широкоплечий мужчина с огромными ручищами, раскрасневшись, весело кидает вилами снопы сена. Иногда отец бывал хмурым и злым – жутковатая фигура в темной униформе, которая открывала рот только для того, чтобы призвать громы небесные на головы своих сыновей. Но в памяти Бена также остался образ отца, когда он мертвый лежал в луже крови на мостовой Клаппергейта. На самом деле Бен не видел этого, но в сознании все равно сложился образ, словно вбитый в дерево гвоздь, – он зарос со всех сторон, но все еще здесь, острый и твердый, и раскалывает на части плоть, слишком тесно его обступившую.

Но Бену пришлось остановить разбег своих мыслей: не по вкусу ему были эти воспоминания, с такой сильной болью он не мог справиться.

– Отец всегда ждал от тебя подвигов, – заметил Мэтт.

– Он не просто ждал – он их требовал.

– Пожалуй, ты прав. Но он очень гордился тобой. И ты всегда оправдывал его ожидания.

Бен взглянул на брата.

– Мэтт, для меня это было жуткое время. Он гонял меня, как маньяк. Все, что я делал, было недостаточно хорошо для него, – я мог бы быть лучше, работать прилежней. С тобой все было иначе – тебя он любил.

– Чепуха.

– Тебе никогда не доставалось так, как мне. Ты жил спокойно и делал, что хотел.

– Вот именно, – сказал Мэтт.

– Что ты имеешь в виду?

– Бен, это значит, что он занимался только тобой. Ты его волновал больше всего на свете.

– Не замечал.

– Зато замечали все остальные. Во всяком случае, я-то уж точно. До меня ему не было дела. Как упорно я работаю, каких успехов я достиг, какое дело я выбрал. Это ничего для него не значило. Он просто говорил «прекрасно» и отворачивался, чтобы расспросить, как ты учишься, все ли в порядке у тебя в полиции и что ты чувствуешь по этому поводу. Любая самая незначительная подробность, касавшаяся тебя, была для него важна. А я… я всегда был предоставлен самому себе. Не стань меня, он бы и не заметил.

Бен подумал, как они с братом не похожи друг на друга, за исключением, наверное, глаз и носа, как у отца. Их мать была голубоглазой блондинкой, а оба сына вышли кареглазыми и темноволосыми. Но Бен был невысок, а Мэтт унаследовал от отца высокий рост, широкие плечи, огромные руки и переменчивый характер.

– Мэтт, но ведь именно ты похож на него. Все так говорят. Люди всегда говорили, что я пошел в маму. Но папа и я, мы были как мел и мыло. Он приходил в ярость всякий раз, когда заставал меня за книгой. А когда я увлекся музыкой и записался в хор, он чуть не выгнал меня из дому. Господи, я едва доставал ему до плеча! В его глазах я был пигмеем.

Мэтт поднялся. Он возвышался над Беном, раздраженно сдвинув брови, и как никогда напоминал воскресшего сержанта Джо Купера.

– Бен, может, ты и считаешь, что у вас нет ничего общего, – сказал он, – но все вокруг знают, что это не так. Сейчас я узнаю его в тебе – по тому, как тебя заботит эта женщина, убитая на Рингхэмской пустоши.

– Господи, о чем это ты?

– Ты стоишь у могилы отца и не находишь лучшего времени, чтобы спросить меня об этом чертовом Уоррене Личе. Как будто мне есть до него какое-то дело. Но папа гордился бы тобой, можно не сомневаться. Твоя голова полна тех же грандиозных идей, что были у него, таких как справедливость и истина. Ты думаешь, что заставишь весь мир крутиться по-своему. Точно как он. Вы похожи с ним как две капли воды.

Не дожидаясь ответа брата, Мэтт направился к могиле, оставив Бена на скамейке. Он поправил цветы у надгробного камня и перечитал надпись.

Бен поднялся.

– Прости, Мэтт, – сказал он.

Мэтт чуть-чуть повернул голову в его сторону. Его глаза блестели, и он провел тыльной стороной руки по лицу.

– Ты ни в чем не виноват, Бен, – сказал он. – Мы оба ни в чем не виноваты.

Братья молча шли назад через кладбище, по пути им попался рабочий, сгребавший листья. Когда они дошли до машины, Мэтт задержался и оглянулся на кладбище. Отсюда могила отца была уже не видна. Она слилась с анонимными рядами надгробных плит, растворилась среди похороненных здесь в течение нескольких столетий эдендейлских покойников.

– Бен… этот Уоррен Лич, – сказал Мэтт.

– Что о нем?

– Поговаривают, у него большие проблемы с фермой. Кредиторы требуют вернуть долги – обычная история. И он очень близок к банкротству, но отказывается это признать. Лич из таких людей, кто пытается делать вид, что все идет как надо, пока не становится слишком поздно. А нужно совсем немного, чтобы чаша переполнилась.

Купер вспоминал две свои встречи с Уорреном Личем.

– Конечно, жизнерадостным его не назовешь. Но, наверное, это не самое главное в жизни.

– Горные фермеры – люди гордые. Думают, что им никто не нужен, что со всем они справятся сами, – так было всегда. Такому человеку нелегко признать любую слабость. Если Уоррен Лич потеряет ферму, для него это обернется концом света. Он и так уже дошел до крайности.

– Я понимаю.

– А я вот, Бен, не уверен, что ты понимаешь.

– То есть?

– Я хочу сказать, что на твоем месте я понаблюдал бы за Уорреном Личем. Когда человек доходит до крайности, он способен на все. И в отличие от тебя, Бен, некоторые люди могут полностью потерять ощущение того, что правильно, а что нет.

Каждый раз, когда Диана Фрай выходила от Мегги Крю, весь мир казался ей слепящим и нереальным, словно она вышла из кинотеатра, где смотрела фильм ужасов. Только что ее окружали одни кошмары, выпрыгивавшие из окровавленной темноты и что-то бормотавшие в камеру, – и вдруг она стоит перед светофором у магазина «Все для матери и ребенка», солнце бьет ей в глаза и из фургончика мороженщика доносится веселенькая мелодия.

Сегодня Матлок напоминал плохую пародию на «Диснейленд». На одном краю долины возвышались потешные башенки замка Рибер, на другом расположились Королевство Гулливера и Авраамовы высоты. По долине текла река Дервент, и старые локомотивы выпускали пары у станции «Матлокский мост». Но по тому, что творилось кругом, было видно, что осталась масса недоделок: тщетно бродили толпы народа в поисках Микки-Мауса и Плуто, и центральную площадь – там, где полагалось находиться фонтанам, уличным кафе и карапузам, требующим себе бигмак, – забили бесконечные транспортные пробки. И это было одно из самых спокойных времен года. Летом наступал кромешный хаос. Куда все ехали? Что искали? От чего пытались убежать?