Катаев очень сильно обиделся. У него задрожали губы. И даже чуть не сорвались слова: «Ты… это… ты кого… этим самым… обозвал?..»

Литвинов, наверное, почувствовал и сказал примирительно, несколько даже печально:

– Павел, не расстраивайся. В чем-то ты прав. Даже очень во многом прав, и я тебя поддерживаю, честно! Я ведь тоже много… об этом думал… тут куда ни кинь, всюду клин получается.

Немного помолчали в трубки.

Потом Литвинов вспомнил, что еще хотел сказать. И повернул мысли следователя течь в несколько ином направлении.

– Вот еще про этих, которые «Полюбасу!». Послушай, забавно просто. Не, ну сначала хочу сказать, что вождь, может, их не так уж и любит. Может, это его имиджмейкеры ему присоветовали так себя позиционировать. Может быть, сам он совсем наоборот: чуть выходной, – в Италию, и сразу в Ла Скала, инкогнито, у него там и ложа выкуплена, навсегда. А когда на кремлевском концерте сидит, у него в ушах нанозатычки, чтобы слух не портить. Однако для работы надо, чтобы народ этого не знал, а думал, что он как все. Ну, чтобы ходил в православную церковь, свечки ставил. Слушал «Полюбасу!». Типа патриотизм, близость к народу, правильная духовность. И все такое. Вот и «Полюбасу!». Они тоже такие все из себя патриотичные. Песни поют про родину, про войну. Или там про деревню и русский лес. Может, они тоже не сами такие патриоты. Может, это их имиджмейкеры им присоветовали так себя позиционировать. Что вот, мол, у нас и власть такая, патриотичная, стало быть, давайте и вы. А может, у них с вождем вообще одни имиджмейкеры. Так даже проще. И еще они продвигают мужественность. Мужественность и патриотизм, два в одном. Вождь у нас какой? Мужественный и патриотичный. И его любимая группа тоже: все как на подбор. С ними дядька Черномор. Главный у них, который солист, на сцене в галифе и с портупеей. Эдакий брутальный и гипермаскулинный. И вот слушай, что смешно. Я не знаю точно, я свечку не держал, но ходят упорные слухи, что этот самый ихний Черномор – мужчинка с интересной ориентацией, хорошо известный в гей-сообществе города Москвы.

Павел Борисович укорял себя за то, что согнулся, сдался, не устоял перед начальственным натиском и перед движухами оперативников во главе с пер-стененосным капитаном. В который раз он думал: «Ну что, что они все мне могут сделать? Переведут на район? Господи, да хоть не надо будет добираться полтора часа до работы! Уволят по несоответствию занимаемой должности? А работать у них кто будет? Прямо очередь стоит, ага. А если и уволят, буду вон как Литвинов, коммерсов консультировать. Деньги, как минимум, те же, а гимора почти нет. А пока я здесь, я следователь, лицо процессуально независимое! И буду расследовать дело сам, как посчитаю нужным, опираясь на свои профессиональные знания, опыт и интуицию!»

Интуиция, или что там было у Катаева вместо, подсказывала, что все эти любовницы-любовники к убийству Мандельштейна непричастны. И с бизнесом покойного убийство не связано. Разгадка должна таиться в самом Мандельштейне, в его личности, в его биографии, судьбе. Катаев чувствовал, что именно в этом направлении нужно искать. Хотя и не понимал, что именно он сможет найти. Виделось только нечто темное, склизкое, поднимающееся из болота в парах и языках синего пламени.

После того как свидетельница Анна Розенталь сообщила, что состояла с покойным в близких отношениях двоякого характера, так как Мандельштейн был гермафродитом, Катаев позвонил судмедэксперту, который составлял заключение о смерти, подшитое к делу, и спросил, как ему казалось, язвительно:

– Уважаемый, вы когда осматривали труп, не заметили чего-нибудь необычного?

Эксперт ответил вяло и меланхолично:

– Труп как труп. Чего в нем может быть необычного?

– Как? А… два комплекта гениталий?!

– М-м-м… да, было такое.

– Почему же вы не отразили это в заключении?

– Мы отразили.

– Где? Слушайте, что у вас написано: «…Возраст пятдесят четыре года, пол мужской.»

– Ну правильно.

– Да как же правильно-то?!

– А что, по-вашему, я должен был написать в графе «пол»? Средний? Инструкцией не предусмотрено. По инструкции у нас предусмотрено два пола: мужской и женский. А в соответствии с выводами современной медицинской науки пол – явление не чисто биологическое, а социально-биологическое. То есть если человек носит костюм с галстуком, ботинки и называет себя Семеном Абрамовичем, следовательно, он мужского пола. Вы посмотрите на третьей странице, в графе «особые приметы и биологические дефекты», там написано: «Первичные признаки женского пола, в виде развитой вульвы, между ног, непосредственно под выведенными наружу яичниками в семенном мешочке».

– Ну. Вы должны были поставить на этом особый акцент!

– С чего это? Особый акцент мы ставим на том, что могло послужить причиной смерти. Причиной смерти, как мне помнится, была торчащая из грудины салатная вилка, а никак не запасная пизда, простите, вагина.

Катаев сплюнул в сердцах и положил трубку. Выходило, что он сам виноват: читал заключение «по диагонали». Потом эксперт еще расскажет об этом звонке оперативникам, и они вместе посмеются над следователем.

Без особой надежды Катаев все же направил запрос в районную поликлинику, к которой Ман-дельштейн был приписан по полису медицинского страхования. Пришел отрицательный ответ: Ман-дельштейн в поликлинику никогда не обращался, и даже медицинской карты на него не заводили. Бесплатными медицинскими услугами он не пользовался. Катаев знал, что гермафродиты всегда нуждаются в особом врачебном наблюдении, но хозяин крупного бизнеса наверняка пользовался закрытой частной клиникой, может, даже не в Петербурге, а в Москве. При его деньгах он мог наблюдаться и за границей, в какой-нибудь Швейцарии.

Тем не менее Катаев поручил оперативникам пошуровать в специализированных частных клиниках города. К его немалому удивлению, во всех подобных заведениях милиционеры столкнулись с резкими отказами предоставить информацию о своих пациентах. Персонал и руководство ссылались на врачебную тайну и прозрачно намекали, что в числе их клиентов такие люди, что, даже если сотрудники правоохранительных органов приедут к ним с санкцией прокурора, все равно ничего не получат и могут засунуть эту санкцию себе в задницу. Раскрытие списков пациентов нужно согласовывать на самом высшем уровне, в Москве. И не в прокуратуре, даже не в ФСБ, а почему-то в ФСО. При чем тут Федеральная служба охраны, Катаев никак не мог взять в толк. Он направил служебное отношение в ФСО, но ответа не было.

Еще Павел Борисович составил запрос в загс Ка-пищевского района, в котором находилась деревня Черные Курки, по месту рождения Мандельштейна. Ему было интересно, какой пол был указан в свидетельстве о рождении Семена (?) Абрамовича (?).

Можно было бы сказать, что визитка Теодора II Ясенева-Белопольского попалась на глаза Катаеву чисто случайно. Да так оно и было. Только, справедливости ради, надо заметить, что в последнее время следователь часто о нем вспоминал. Так часто, что это стало походить на idea fix. И тогда, конечно, рано или поздно, но визитка должна была чисто случайно попасться ему на глаза.

Павел Борисович не стал писать письмо по электронной почте, он набрался храбрости (почему-то он чувствовал некоторое смущение перед этим человеком) и позвонил. Он не знал отчества старика и мучительно размышлял, как ему позвать великого магистра к телефону. Но ответ снял его затруднения. Приятный низкий голос на том конце телефонного провода ответил:

– Ясенев-Белопольский у аппарата, слушаю вас!

– Здравствуйте! Вас беспокоит следователь следственного управления по Санкт-Петербургу следственного комитета при Генеральной прокуратуре Павел Борисович Катаев. Вы дали мне свою визитку в библиотеке.