Что касается программного и технического обеспечения, суверенные медиа представляют собой полный винегрет. Старое и новое, популярное и неизвестное, пустяковое и серьезное — все образует один потрясающий сплав. Микс-мастеры подключают выброшенные за ненадобностью кассетники к hi-tech сэмплерам и украшают нарезку из речей Буша собачьим лаем, фрагментами языкового аудио-курса и звуками танцевального оркестра. В уличной или клубной субкультуре нет эквивалентов такого ироничного использования медиа. Суверенные медиа создают параллельную вселенную, совершенно не пересекающуюся с традиционным пространством полиса. Мусорщики тихо прочесывают неофициальную реальность торговых центров, блошиных рынков, барж с отходами. Эти европейские отаку[7] уже не бродят по удобочитаемому городу, они движутся в новом пространстве, где вся начинка XX века громоздится кучами воображаемых миксов. Они бегло оценивают своеобразие некогда слишком причудливых и потому выброшенных на помойку культуртрегеров и собирают собственные передачи по кусочкам — в кинотеатрах, видеопрокатах, антикварных лавках и магазинах подержанных записей.
Микс-мастеры — это стервятники и паразиты аудиовизуального общества. Переработка, которой они занимаются, не имеет ничего общего с финансовыми соображениями, но питается их одержимостью вышедшими из употребления записями. Все, что только было записано, составляет их космос, и они растворяются в нем. Звуки «хаммонда», голоса зверей, речи Кеннеди, сказки, голландские песенки в стиле «спагетти-вестерн». Арьян: "Я почти никогда не покупаю новые пластинки. Я нахожу их на улице или в неприметных магазинчиках, иногда мне просто отдают их те, кто уже собрался их выкинуть. Я редко плачу за пластинку больше трех гульденов. Вдобавок, сочиняю музыку сам и собираю демозаписи. Это все равно, что быть археологом или архивариусом. На улице то и дело находишь кассетники и автоответчики, из которых не вынули пленку. Скоро повсюду будут валяться и CD-плееры".
Для сотрудников свободных радиостанций оборудование не инструмент, а горячо любимая игрушка. Официальные медиа все чаще и чаще сообщают о новшествах в медиатехнике, однако никогда не демонстрируют собственное оборудование. В их кругу необходимость звукорежиссерской работы по-прежнему считается препятствием, которое нужно преодолеть. Разработчики высоких технологий дают понять, что в один прекрасный день с помехами и шумом будет покончено навсегда. Вендэкс: "По-моему, если вы пропускаете сигнал через 40 км медной проволоки, у вас должна быть возможность слышать, что при этом получается. Дорогое оборудование, которое используют обычные станции, просто создает больше тишины. На обычной деке вольтметр средних значений опускается до -20dB, а на серьезном оборудовании — аж до -50dB. Тише не придумаешь. Громкие и тихие звуки растаскиваются все дальше друг от друга. Кому нужно столько тишины?"
Медиа не могут заслужить доверие тем, что показывают процесс своей работы. "На мой взгляд, это здравая привычка — подвергать сомнению образы, создаваемые на экране. И оттого, что при этом покажут оператора за камерой, убедительнее они вовсе не станут". Вендэкс рад тому, что Patapoe не привлекает внимание медиа. "Если мы хотим что-то сказать, у нас есть свой передатчик. Мы не расточаем комплименты другим медиа и сами их не жаждем". Девиз Patapoe — "Лучше встань и поддержи новый мир". В отличие от Radio 100, Patapoe предпочитает окутывать свои планы, равно как и все свое существование, завесой тайны. В манифесте, составленном в 1990 году, говорится лишь о том, что Patapoe возникло вследствие "все возрастающей потребности в пороках общества". Другой источник гласит: "Patapoe проводит границы там, где другие о них не подозревают. Благодаря нашей профессиональной монополии, то, чего никто не хотел, оказалось возможным". Radio Patapoe называет себя «мультирациональным». Оно стремится к большему, чем мультикультурность или мультирасовость. "Эти слова не указывают на решение проблемы; их смысл ограничивается терпимостью к другим. Но эффект от этого по-прежнему нулевой, поскольку каждый считает, что знает все лучше всех и обвиняет других в узколобости. Дескать, раз у них есть такой-то порок, значит, куда им до моих гениальных озарений. Мультирациональность против такого отношения, ее принцип — приятие разнообразных рациональных доводов, способных существовать, не исключая друг друга".
Эмансипация слушателя до сих пор была очевидной идеей, унаследованной от прекратившего свое существование панковского Radio Dood с его кредо "Слушай или подохни!" Вендэкс: "На Radio Dood народ любил при случае рявкнуть в микрофон что-нибудь вроде “А теперь выруби радио! Если б только мой голос мог убивать…” Обычный обыватель получал совет пойти и выброситься из окна. Или выкинуть все свои пластинки. Но рабы, рассевшиеся на мягких диванах в своих гостиных, разумеется, ничего этого не слышали, потому что непосвященным панк должен был казаться дикой какофонией. Это был просто маленький прикол, ведь те панки, которые слушали, понимали, что все это звучит не в их адрес. Если вдруг раздавался вопль “Выруби радио!”, все только пуще веселились. Радио выключали только тогда, когда оно само затыкалось. “Эй, ты все еще нас слушаешь? А ну проваливай!” Некоторые считали это идиотизмом — если есть возможность вести свое радио, как можно плевать на такую роскошь? Но, на самом деле, это свидетельствует о реалистичном взгляде на средство вещания как таковое — сказать, что если оно тебе не нравится, просто возьми да выключи. Мы крутим здесь свою музыку, и то, что ты о ней думаешь, нас совершенно не волнует. Вдобавок, взять все великолепные шоу… Нет, это было искусство".
В бардаке, обычно царившем на Radio Dood, была система. И ведущие, и толпа гостей, тусовавшихся на студии, все, как правило, были укурены или пьяны. Характерное для панка наплевательство естественным образом распространялось на вещание. Никто не заботился о звуке, никто не боялся вылезти за пределы частоты (альтернативные радиостанции до сих пор не могут избавиться от этого страха). Вендэкс: "Людям нравилось халтурить. Раздолбайство было нормой. У меня есть кассета, называется “Overplayed Top 20” — сборник самого занудного панка и хардкора образца 1986 года, сделанный Вихром. На пятом трэке в студии уже никого не осталось. На третьем Вихру так осточертело, что он ушел сам, и вести “двадцатку” дальше пришлось какому-то случайному гостю. На других станциях подобный номер не прошел бы. Мы же были кучкой оголтелых панков, настоящим радио мы так никогда и не стали — не могли стать по определению". Качество вещания было хуже некуда. Перемодуляция и фонящая аппаратура были обязательным элементом любого шоу. Хрипящие ручки громкости, сломанные микрофоны, деки, жующие кассеты, не поддающиеся синхронизации каналы — никто и не думал пытаться это исправить, все это было неотъемлемым, «фирменным» атрибутом конечного сигнала.
Барт почти ничего не помнит о Radio Dood, где он крутил новый хардкор. "Это был очень туманный период моей жизни — потребление гашиша било все рекорды". Правда, он помнит, как выглядела студия: "Первая размещалась в бывшем сортире — чулан два на три метра. Там стояла печка-буржуйка, которая постоянно дымила. У тебя был выбор: либо затопить печку и угореть, либо открыть окно и замерзнуть. Негде было зад развернуть — обязательно заденешь стол и собьешь иглу с пластинки. Там, куда мы переехали потом, было чуть просторнее и хватало места для стульев — по крайней мере, можно было нормально передвигаться, можно было спокойно сесть и поглазеть в окошко. А вот наша главная студия, уже позже, была на первом этаже, прямо над затопленным подвалом. В полу были люки с набросанными на них половиками. Кругом грязь, все стены в граффити. На нашем пульте не хватало каналов, зато был переключатель, и те, кто хотел поставить после пластинки кассету, постоянно про него забывали — звука нет, а народ сидит и не может сообразить, в чем дело. Отопления не было, а тут как раз зверская зима 1986/87 года. Мы вели шоу при -15. В полу была дыра, через которую виднелась глыба льда. Даже косяк нельзя было нормально свернуть — пальцы тут же коченели".
