— Хорошо, хорошо, — почти истерически выкрикнула Люда. — Да присядь, Фодя… Неугомонный!

Фодя присел.

Задвигались где-то далеко машины, люди, слышны были крики. За забором монотонно лаяла собака.

«Перьвый раз слышу такой лай», — подумала Люда и сказала:

— Фодя, а что мне делать-то?! Хочу Ирке помочь!

Мефодий даже вздрогнул (по-человечески) и подпрыгнул на скамье.

— А кто ты такая будешь то, чтоб людям с того света помогать?! Мы, девушка, кошке и то по-настоящему помочь не можем, ибо когда загадано — тогда и помрет, хоть квасом ее пои…

— Ишь, мудрый какой. А что ж ты прыгаешь тогда, Фодя, так часто? Небось — неспростра гимнастику свою тайную делаешь? Скрываешь что-то! Нехорошо обманывать младших.

Помолчали. Потом Мефодий спросил:

— А почему тебя тянет ей помочь? Ты ведь иная, чем она!

— Да иная. Но все равно тянет.

— Молись. Только как надо. Верное средство, старики говорят.

— Да я боюсь, уже осуждена она. Фодя даже рот разинул.

— Что же ты, супротив самого осуждения хочешь ей помочь? По своей воле?!

— Ага.

Мефодий прыгнул уже по-нехорошему.

— Ну и девки ноне пошли, — покачал он потом головой, подсев к ней. — Не пойму… Мы ведь, девушка, люди простые, и против Бога там или черта — ни-ни. А ты вонна что задумала — супротив мирового порядка. Ишь, чаво захотела.

— Думаю я, Фодя, что кроме мирового порядка, есть все-таки, как бы тебе сказать… какой-то ход вне всего, пусть и ни на что не похожий… Как бы тебе объяснить. Скажу уж по-моему, по-научному, как ты говоришь… В любой истинной духовной Традиции есть место для того, что выходит из Традиции, не вмещается в нее, и тоже можно сказать о Космосе, о мировом порядке. Не ладно говорю?

Фодя неопределенно качнул головой.

— Повтори.

— Лазейку, короче говоря, ищу, дыру в Космосе.

— Ого, — Фодя взвился, вдруг на глазах воссияв словно проскочил за один миг несколько перевоплощений. — Да ежели ты иль какой-нибудь еще человек, такую дыру найдет, неужели ты на такую дурь как Ирка, или на еще какое существо, будешь ее тратить?! Окстись! Да за такое… за такое… Вот что, Людок, — вдруг смягчился он, обомлев. — Забудь об Ирке, а? Не твое дело. Мировой порядок не черт, потрепет ее как надо — а потом отпустит. Глядишь, девка когда-нибудь и ангелом станет. А о дыре забудь. Не под силу человекам это… Давай-ка лучше хряпнем кваску, и я тебе о Настеньке расскажу. Она ведь упокойникам не помогает против правила, не меняет их нутро — разве это можно! — она их жалеет, и… тссс… тссс…

После такого разговора с Фодей нега какая-то бесконечная охватила Люду. И в неге этой забылась девочка Ира, ушедшая в мир своей матери, съеденной живьем. Уже не ломала она голову о загробной судьбе Ирочки. Как рукой сняло. Но история эта не прошла даром для ее души.

— Уеду я от вас, Фодя, — говорила она старичку, когда встретила его опять как-то вечером во дворе. — Не по мне эта ваша Настенька с ее загробной стряпней, да и тени я не люблю. Эка невидаль тень! Сейчас они и по земле ходят в телесном виде. Хотя я и люблю их по-своему…

— Не соображаешь ты ничего о тенях, — сурово оборвал ее Фодя. — Тень она, ангел мой, не проста, по тени многое понять можно.

Но Фодя не прыгнул однако же никуда.

— Да ну! Я из всех вас только Галю люблю по-настоящему.

И Люда пошла к Гале.

Галюша встретила ее как родную.

За самоваром поговорили о тайнах.

— Я, Люда, тоже ничего в тенях не понимаю. Может и вправду как ты говоришь, многие люди в этом веке стали как тени того высшего внутреннего человека. Ну и что ж, Людка, с тенями тоже можно чай пить, — вздохнула Галюша, откусив кусок слоеного пирога. — А может и Фодя замысловатый тоже прав, имея в виду свое, другое. Ну их, ети загробные тайны. По мне, так и у нас тута тоже тайн хватает. Ты погляди, какая красота и бездна в деревне, в русских полях и лесах. Кто это разгадал?! Кто это понял?! Никакому чародею это не под силу. Тут глаз нужен ангельский или еще там какой, повыше…

Люда вздохнула.

— Права ты, права… А если природа такая, то какова наша душа?… Знаешь, Галя, уеду я от ваших загробных людей, от Насти и Фоди, сменяю квартиру, но с тобой буду навечно.

В это время кто-то запел во дворе. Охваченная бытием, Люда подошла к окну.

На лужайке собравшись в кружок пели шесть обитателей дома номер восемь по Переходному переулку.

Пели что-то совсем древнее, языческое, но о Небесах.

И почему-то все решили не умирать…

Так странно и быстро разрешился для Люды поиск души погибшей Иры. Понесло ее совсем в другую сторону. Ошалело уже звучал для нее тихий голос Мефодия. Даже вечно пьяный инвалид Терентий (который упорно не спивался до конца) не уводил мысль в тишину. Разорвалось что-то в душе ее, и потянуло Люду вперед, на просторы, необыкновенные, бесконечные, российские. Вместе со всеобъемлющей Галюшей занесло ее вскоре в древний город Боровск, в котором каждая травка, каждый уголок говорили о дальних тайнах, запрятанных в пространстве. А между домами стояли православные церкви, как озера Вечности.

В одной такой древне-уютной комнатке со старичком, чуть ли не улетающим в небеса, беседовали они о непостижимом. И глаза деток, выглядывающих из углов, были полны решимости и ранней непонятной мудрости…

«С Переходного переулка уеду, — думала Люда — И найду Бога, Который во мне и Который есть мое истинное Я. Живет в Москве Учитель, он поможет. Но главный Учитель во мне самой. И Он раскроется, я знаю. И войду в жизнь высшую и вечную. И забуду о себе как о человеке и мир забуду. И рухнет преграда между мной и Богом и будем мы Одно. Так говорит великая Веданта: «Я есть То». Все забуду, и ум человеческий исчезнет во мне, только одну Россию не забуду… Но почему одну Россию не забуду?! — вдруг спросила она себя, похолодев, глядя в окно на бесконечные синие дали, леса, и почти невидимую ауру. — Не знаю почему. Что за Россией кроется?! Но чувствую: «это» не забуду даже Там, в Вечности. Или… неужели придется выбирать?!!… Нет, нет, нет!!! Все должно исчезнуть во мне, кроме Бога, но не Россия. Только не Россия…

А между тем в Переходном переулке и около него творилось черт знает что. Неожиданно загорелось то самое кладбище около дома номер восемь, над которым шефствовала сама Анастасия Петровна. Пожар охватил кусты, деревья, могилы и взвивался вверх к небесам. Сторож Пантелеич даже уверял, что видел гробы какой-то силой вышвырнутые из-под земли и объятые адским синим пламенем. Словно не только то был пожар, но одновременно какое-то непонятное уму землетрясение.

— Пожаром их всех, пожаром! Нету смерти, нету и все! — кричал один потрепанный, дикий человек, прогуливаясь перед воротами кладбища.

Саму же Настеньку нигде не могли разыскать, как ни старался ее ночной приятель сторож Пантелеич. Пожар с горем пополам стали тушить государственные машины. Но на тушение огонь этот был плох. С хрустом, как все равно кости грешников трещали деревья. Огонь еле-еле поддавался…

А под вечер обыватели увидели, наконец, Настеньку: с удальством во взгляде (взгляд этот, правда, обыватели не различили), верхом на местной ведьме (а та — на помеле) летала Настенька над своим хозяйством — кладбищем.

Выла ведьма под ней нечеловеческим голосом, космы ее разметались по воздуху — но сделать ничего не могла.

А к утру уже, к раннему, видели ведьму эту с Анастасьей Петровной на спине летящей над зданием Института фундаментальных исследований. Парила потом Настенька над этим институтом, но глаза были устремлены на далекое кладбище, откуда еще виден был дымок угасающего пожара и в дыму, видимо, поднимались из гробов души трупов. Ибо сами души человеческие, в их сути, уже были далеко-далеко и ничего их не могло тронуть — разве что Настенька чуть-чуть прикасалась к ним в свое время, когда сидела на своем бугре.

Кто-то даже видел шляпу, стремительно вылетевшую из раскрытой могилы.