На благовском вокзале Татьяну Петровну Грунину встречает Андрей Десницын и той же дорогой, какой ходил когда-то с Настей, идет с нею к Боярским, уже предупрежденным дочерью о приезде московской гостьи. Ему очень хочется спросить ее об Олеге, встретилась ли она с ним перед отъездом, но он не решается.

И вдруг Татьяна говорит:

— Чуть не забыла привет вам от Олега передать. От всех остальных тоже, но от него особенный. Так и просил сказать.

— Спасибо, Татьяна Петровна. И мне особенно приятно получить этот привет от него. Я больше дружу с Анатолием, и все считают, что мы с ним закадычные, как говорится, друзья. Но, знаете, мне с Олегом интереснее… Анатолий прекрасный человек, честный, смелый, отчаянный человек. С ним куда угодно и против кого угодно. Зато с Олегом можно о чем угодно… Извините, пожалуйста, что я так бестолково. Все никак не научусь говорить во весь голос, все кажется, что меня осуждает кто-то. По Фрейду, это «комплексом вины» называется. Ведь столько лет прожил зря…

— Ну, полно вам, Андрей Васильевич! — берет его под руку Татьяна. — Нашли же вы в себе силы порвать с прошлым.

— Какие там силы, Татьяна Петровна! Сейчас, во второй половине двадцатого века, это не подвиг. Вот если бы во времена Коперника или Галилея. А сейчас все это естественно, если ты неглуп и достаточно образован…

— По-моему, все гораздо сложнее.

— Сложнее у некоторых, а у большинства лишь по невежеству. Статистика тут говорит сама за себя. Верующих с высшим образованием буквально единицы, главным же образом малограмотные и неграмотные. И в основном люди пожилые, те, кому за пятьдесят и шестьдесят. А вы хвалите меня за то, что я порвал с религией в двадцать семь. Может быть, я страдаю не только «комплексом вины», но и «комплексом неполноценности», но мне до сих пор совестно признаваться, что я был когда-то кандидатом богословия…

— Вам эта тема, видно, не очень приятна, давайте тогда поговорим о другом. Вам пока ничего не удалось разведать о Вадиме? Может быть, мы идем не по тому следу?

— След верный, Татьяна Петровна. Мой дед беседовал вчера с ректором семинарии, и, судя по тому, что тот сказал о замыслах Телушкина (он тут отцом Феодосием прозывается), ему без Вадима Маврина не обойтись.

И Андрей рассказывает ей содержание вчерашней беседы Дионисия с ректором семинарии.

Слушая теперь Андрея, она думает об Олеге и вспоминает вчерашний вечер. Было все очень просто. Он позвонил, попросил разрешения зайти. Она согласилась. А когда Олег пришел, не дала ему рта открыть…

— Как же так, Олег, почему вы решили, что ваша рабочая профессия может меня шокировать?… Это неважно, от кого я узнала, важно и печально, что все это именно так.

— В общем-то, это не совсем так… Но все равно простите меня, ради бога!

— Прощу вас, пожалуй, но только потому, что и сама оказалась порядочной дурой. Я, конечно, и представить себе не могла, что у вас возникнут такие нелепые мысли. Думала ведь, что вас напугал мой возраст…

— Какой возраст, Татьяна Петровна? О чем вы?…

— Паспортный возраст, Олег. Вы ведь никогда не спрашивали, сколько мне лет, и считали, наверное, своей ровесницей…

— Да, я не спрашивал, это верно, но знал. В этом мне помог ваш школьный приятель Пронский…

— Я всегда считала его мелким негодяем! — невольно вырвалось у Татьяны.

— А я-то завидовал вашему самообладанию, — рассмеялся Олег. — И объективности. Зачем же так ругать ни в чем не повинного человека? Вы сами же сказали, что учились с ним в одном классе. Да и он этого не скрывал. Мог же я в связи с этим сообразить, что вы не должны быть моложе его на целых шесть лет? А возраст его мне был точно известен. Вот и вся его вина. Вы-то как могли подумать, что меня испугал ваш возраст?…

— Нет, Олег, я о вас никогда плохо не думала, просто сама боялась этой разницы лет…

Олегу казалось, что сейчас нужно что-то сделать, чем-то доказать ей свою любовь, но он побоялся оказаться в смешном положении — слишком привык все взвешивать, смотреть на себя со стороны, а надо бы, наверное, броситься к ее ногам, как в старинных романах…

К счастью, Татьяна сама все понимала и не нуждалась ни в каких его признаниях. И когда Олег взял ее за руку и попытался было что-то сказать, она ласково остановила его:

— Пожалуйста, не надо ни в чем меня уверять. Что вообще можно сказать словами? Это люди без сердца нуждаются в уверениях и клятвах. Я и так все знаю…

Конечно, она сдерживалась и принуждала себя говорить этим полусерьезным, полушутливым назидательным тоном (как старшая и более опытная!), но Олег понимал, что этой нарочитой назидательностью она просто пытается скрыть свое волнение…

А на другой день на вокзале, провожая ее в Благов, он впервые назвал ее просто Таней…

— Нужно, пожалуй, наладить наблюдение за домом, в подвале которого собирается устроить свой печатный цех Телушкин, — возвращается Татьяна к прерванному разговору.

— Мой дед обещал помочь нам в этом.

— Только чтобы он никого не насторожил.

— Я предупредил его, да он и сам понимает.

— Настя так много рассказывала о вашем деде, что мне кажется, будто я с ним давно знакома…

— А вот и сам он, — кивает Андрей в сторону своего дома, заметив на его пороге могучую фигуру деда.

Дионисий степенно выходит им навстречу. На нем самый лучший его костюм, сшитый лет десять назад. В подряснике дед выглядит колоритнее, но и в партикулярном платье, как говорили в старину, он весьма солиден.

— Это он для вас так принарядился, — улыбаясь, шепчет Татьяне Андрей.

— С приездом, уважаемая Татьяна Петровна, — радушно приветствует Грунину Десницын-старший, — рад видеть вас в моем доме. Много слышал о вас от внука моего и Анастасии.

— Да и я о вас наслышана, Дионисий Дорофеевич, — протягивает ему руку Татьяна. — Только думала почему-то, что увижу вас…

— В рясе? — смеется Дионисий. — Меня действительно все привыкли видеть в такой амуниции. Более полувека ведь ее носил. Надеюсь, вы отобедаете сегодня с нами?

— С удовольствием, Дионисий Дорофеевич, нужно только сначала с Боярскими познакомиться.

— Андрей вас к ним проводит, а потом милости просим к нашему столу.

Нравятся Татьяне и Боярские, но Дионисий, конечно, интереснее. Настин папа интеллигентный, хорошо воспитанный пожилой человек. Мама тихая, не очень разговорчивая, лишь поддакивающая всему, что говорит ее супруг. Ей нет и шестидесяти, а выглядит она старушкой. У Боярских Татьяне будет, конечно, спокойно, никто не станет приставать с расспросами о ее милицейских «подвигах». Сам Боярский тоже, кажется, не собирается развлекать ее «клиническими историями».

За обедом у бывших богословов Татьяне очень весело, хотя выпили всего по фужеру сухого вина. Говорят обо всем, но главным образом о религии.

— Если наши православные богословы так ломают голову над модернизацией библейских и церковных канонов, то что же тогда католическое духовенство предпринимает? — спрашивает Татьяна.

— Пусть вам на этот вопрос ответит мой философ, — кивает на внука Дионисий. — Он в области научного атеизма специализируется, а я всего лишь дилетант.

— Но дилетант широкого профиля, так сказать, — посмеивается Десницын-младший. — Он тут при духовной семинарии своеобразным консультантом стал, ибо свободно читает по-итальянски и по-немецки.

— Не очень-то свободно, однако кое-что читаю. Вот прочел недавно любопытнейшие сочинения так называемых «левых» западногерманских теологов, утверждающих, что христианство и марксизм могут быть соединены. Некоторые из них считают, что ныне существует будто бы разделение мира и бога и потому имеется возможность отдать мир в ведение материалистической науки, а за теологами закрепить совершенно автономную божественную сферу.

— Из этого нетрудно заключить, как они понимают марксизм! — восклицает Андрей. — Либо им невдомек, либо они прикидываются простаками, допуская раздвоение мира на объективный, познаваемый наукой, и потусторонний, подведомственный только богу. Марксизм не признает таких сфер, которые находились бы вне проверки наукой и практикой.