Две чашечки кофе, маленькие и нежные, цвели на столике перед ними, мирно жужжало маленькое кафе. Айзек слушал дружелюбно, внимательно, не прерывая ни единым словом. Бабцев, стараясь говорить очень спокойно и непредубежденно, поведал о своих подозрениях. Он понимал, что без точных отсылок к источникам его печальная повесть выглядит неубедительно, почти параноидально, но подвести Кармаданова, к тому же во второй раз, Бабцев никак не мог. И тем более не мог он сослаться на безымянного байконурского майора – это только тут и для них двоих он имел все шансы остаться безымянным, а там его быстро бы вычислили. Костей бы не собрал майор – как пить дать.

Будь что будет. Если не попытаться сейчас – потом всю жизнь можно промучиться. Пусть ничего не выйдет, пусть порыв Бабцева останется безответным – он сделал, что мог, и совесть его снова чиста.

Как там в "Гнезде кукушки"? Я хоть попробовал…

– Я понимаю, что это свидетельства немногочисленные и, кроме того, совершенно косвенные, – подытожил Бабцев сам. – Собственно, их два. Во-первых: в государственно-частной корпорации занимаются, по всей видимости, не только тем, для чего она официально была создана. И во-вторых: с Байконура в какое-то иное место, напрашивается, что именно в данную корпорацию, поголовно переведены офицеры, убежденные, что Россия будет первой на Марсе. Энтузиасты-фанатики, вероятно. Последы империи… На мой взгляд, эти свидетельства уже настораживают. Они наводят на мысль, что Россия тайком, тайком даже от собственных демократических институтов, от собственного народа, предпринимает, как говорят спортсмены, второй подход к снаряду. Вторую попытку завоевать господство в космосе. Насколько эта попытка реальна – уже другой вопрос. Бить тревогу рано, но иметь это в виду и обратить на это внимание мирового сообщества – уже пора. Иначе может оказаться поздно.

Айзек молчал. Его печальные глаза сочувственно смотрели на Бабцева.

– Я мог бы написать об этом сам, разумеется, – сказал Бабцев, и голос его дрогнул. – Да, мог бы. Но у нас тут столько дутых сенсаций каждый день… Никто не заметит, никто не обратит внимания. Никого не убили, не взорвали, не расчленили – значит, и говорить-то покамест не о чем… Надо, чтобы с подобным материалом выступило серьезное, авторитетное зарубежное издание. Чтобы узнал сначала мир, а уж потом, извне, информация пришла сюда. Только так, а не наоборот.

– От кого вы получили ваши сведения, Валентин? – негромко спросил Айзек.

– Не могу сказать, – ответил Бабцев, сам понимая, что, вероятно, этой фразой подписывает смертный приговор всей своей импульсивной благородной попытке. – Я никак не хочу подвести своих информаторов.

– Все это звучит очень голословно и, простите меня, пустяшно, – сказал Айзек, не упустив случая щегольнуть своим знанием разговорного русского. Так и произнес: пустяшно. – Никто не стал бы подставляться с таким материалом. Толку чуть, а по носу можно получить очень больно. Я понимаю и разделяю вашу озабоченность, Валентин, и я давно знаю вас, как очень ответственного профессионала, искренне переживающего за судьбу своей страны… Да-да, это не слова. Но сейчас я ничего не могу сделать. Корпорация на подъеме, только что был произведен показательный, коммерчески очень выгодный и в высшей степени квалифицированный запуск. Если она подаст на редакцию в суд за клевету – чем мы ответим?

Бабцев молча вцепился обеими руками в свою чашечку и в два глотка выпил кофе.

– Понял, – проговорил он, и от разочарования голос его дрогнул снова.

Айзек помолчал. Покачал головой.

– Я подумаю, что можно сделать, – сказал он. – Посоветуюсь, поговорю кое с кем в посольстве… Сложная ситуация, Валентин. Щекотливая. Но я вас понимаю. Вторая попытка… Это совершенно ни к чему. Даже если она провалится. А если к тому же она не провалится, то…

– Да провалится! – не выдержав, запальчиво сказал Бабцев. – Конечно, провалится! Но сколько сил будет растрачено впустую! И как озлобятся затеявшие все это авантюристы! Ведь они опять начнут винить в неудаче весь свет! Всех, кроме себя. Коварную Америку, продажных демократов, двурушничающих инородцев… Как всегда. А тогда сразу опять – усиление агрессивности, нетерпимости… Будто нам мало!

– Я посоветуюсь, – повторил Айзек и встал. – Постараюсь не откладывать этого в длинный ящик. И вам отзвоню.

К кофе он так и не притронулся. Видимо, то, что рассказал Бабцев, встревожило опытного журналиста куда сильнее, чем он старался показать.

Да, видимо, так. Потому что Айзек не просто отзвонил Бабцеву, но отзвонил в тот же вечер, около десяти. И голос у него был виноватым.

– Ну, следовало ожидать, Валентин, – сказал он. – Никто не хочет связываться со столь сомнительным материалом. И, между нами говоря, никто не верит, что Россия в состоянии предпринять такую попытку. Нет у нее подобных возможностей. Один из коллег даже назвал этот слух провокацией, и я так понял, что он подразумевал провокацию с вашей стороны, Валентин. Простите.

– Да, на меня это похоже, – отрывисто и горько сыронизировал Бабцев.

– Но не все потеряно, – продолжил Айзек. – Я действительно поговорил кое с кем в посольстве… И один человек заинтересовался вашим рассказом. Если у вас есть время и желание, он готов завтра же встретиться с вами.

– А чего он хочет? При чем тут посольство?

– Этого я не знаю. Давайте встретимся завтра в четыре пополудни в том же кафе… Я вас сведу, познакомлю, а дальше он сам объяснит, что ему нужно.

– Давайте, – решительно ответил Бабцев.

Каждый путь нужно пройти до конца.

Бабцев вошел в кафе ровно в шестнадцать, но Айзек и его спутник уже были здесь. На момент представления оба церемонно встали.

– Валентин Бабцев, великолепный журналист и мой старый знакомый, – сказал Айзек. – Юджин Макнайт, занимается вопросами взаимодействия в области науки и культуры…

Валентин и Юджин обменялись рукопожатием. Рука у нового знакомца была крепкой, улыбка – открытой и приветливой. Похоже, симпатичный человек.

– Ну, а я должен идти, прошу прощения, – сказал Айзек, и в голосе его снова, как и вчера вечером, проскользнули виноватые нотки. – Моя миссия закончена, а дела не терпят.

Конечно, с легким сожалением подумал Бабцев; он предпочел бы разговор втроем. Но у работающих в полную силу людей каждая минута на счету, и зачем, спрашивается, Айзеку сидеть здесь, слушая чужой разговор, к которому он не имеет уже никакого отношения? Пустое транжирство самого бесценного достояния – времени. Бабцев чуть помахал ему рукой, Айзек, улыбнувшись, мельком ответил тем же и торопливо удалился. И на том спасибо. Нет, не так. Просто: спасибо. Айзек, вероятно, сделал все, что было в силах человеческих.

Посмотрим…

– Рад знакомству, – сказал Юджин. Говорил он по-русски, похоже, совершенно свободно. Ну и хорошо. Он смотрел на Бабцева пристально, как бы что-то прикидывая про себя. Бабцев постарался ответить ему таким же взглядом. Мол, я тоже еще не знаю, что ты за птица и стоит ли иметь с тобой дело. Юджин все понял и чуть усмехнулся. Отпил из своего бокала глоток – перед ним стоял не кофе, но сок. Апельсиновый, похоже. Может, ананасный.

– Чем могу быть полезен? – спросил Бабцев.

– Тем же, чем всегда, – ответил Юджин. – Работа журналиста – распространение информации, не так ли? Доведение до сведения тех, кто чего-то не знает, но хочет узнать, того, что они хотят знать.

– Ну… – несколько потерявшись, ответил Бабцев. – Отчасти и так, конечно. Но ваше определение грешит односторонностью. Журналист – не корреспондент. Он еще и интерпретатор своей информации… Толкователь.

– Дело в том, – возразил Юджин, – что информация, которую вы хотели бы предложить на рынок, слишком специальна. Пока нет ни сенсаций, ни каких-то громких достижений, она, во-первых, может быть интересна лишь узким специалистам, а во-вторых, вы уж простите меня, Валентин, интерпретировать ее тоже могут лишь специалисты.

– Ну, предположим, – сказал Бабцев. Он не понимал, к чему клонит собеседник, и это ему не нравилось.