– Почему сразу шарашка? – с негодованием осведомился он. – Ну что ты, Валька, право слово…Живем с семьями, в уюте. Интернет… Хочешь -уехал, хочешь – гостей позвал… Вот приезжай ко мне, когда мы там окончательно укоренимся. Я рад буду. Да и ты все посмотришь своими глазами. А безопасность… Что, было бы лучше, если бы Симку украли, а мне и впрямь паяльник вставили?

Обыватель всегда предпочтет безопасность свободе, подумал Бабцев. Все диктатуры именно этим и берут – обещают личную безопасность. А потом ежедневно творят такое, что никакая мафия за сто лет не сумеет…

– Ну, адаптированная к свободам двадцать первого века шарашка, – сказал Бабцев, примирительно улыбнувшись. – Все-таки времена не те, пришлось им сделать косметические поправки. Но в целом… А как ты думаешь – Путин про вашу контору в курсе?

– Ну, знаешь… Он мне как-то не отчитывался. Думаю, вряд ли такое дело могло быть организовано без поддержки с самого верха.

– То есть, может, даже и этот при всех его сталинских замашках, и то не знает. Может, это вообще только военных инициатива. Куют. Против кого – мол, сами решим, когда скуем. Скажи, Сема, неужто тебе не страшно?

– Мне в Москве страшнее, – признался Кармаданов.

Вот то-то и оно, подумал Бабцев.

– В Москве… В Москве при всех издержках – нормальная человеческая жизнь. Жизнь разных, да, но одинаково свободных людей. А там… Ну вот скажи – чем вы там занимаетесь?

Кармаданов, глядя мимо Бабцева, задумчиво прихлебнул чаю.

– Насколько я знаю, компания сосредоточилась на запуске спутников на геостационарные орбиты. Это очень существенная часть космических программ, чью ни возьми… Мировой спрос растет на глазах.

– Ага! То есть ты сам признаешь, что толком и не представляешь, чем твоя шарашка занимается?

– Честно говоря, я был бы очень рад, если бы там велись перспективные разработки, – признался Кармаданов. – Я даже объяснить тебе не могу, Валька, но у меня какой-то восторг. Да, несколько дурацкий, да, немножко, наверное, детский… Но когда я узнал, что у нас все-таки, несмотря ни на что, снова кто-то всерьез занялся космосом, празднично стало на душе.

– Ты с ума сошел, – сказал Бабцев. И вдруг, повинуясь какому-то наитию, спросил: – Слушай, а есть там у вас военные, которые верят, что мы будем первыми на Марсе?

Кармаданов удивленно округлил глаза, потом громко сказал: "Пф-ф!" и чуть пожал плечами.

– Да я с военными толком и не общался… – Помедлил. – А по разговорам, по обмолвкам судя – вообще у всех такое чувство, что, мол… Как бы это… Мол, мы всем еще покажем. На Марсе? Да хоть и на Марсе.

– Но ты понимаешь, я надеюсь, – с напором сказал Бабцев, – что это все очередная туфта? Даже если там действительно что-то делается – так наверняка какая-то агрессивная пакость?

– Ты просто маньяк, – опять возмутился Кармаданов. – Ну какая? И, главное, зачем?

– Какая – не могу сказать, я не специалист. А зачем – тут ответ напрашивается. Чтобы опять грозить всему миру. Опять колонизировать Закавказье, опять завоевать Европу… Реванш. Как ты сам сказал: мы им всем еще покажем.

Против ожидания, на сей раз Кармаданов не стал яро и бездумно возмущаться. Он опять прихлебнул чаю, поразмыслил. Но то, что он затем выдал, было еще отвратительнее, чем если бы он начал махать руками и сгоряча кричать: "Нет!"

– Знаешь, – негромко и убежденно проговорил он; – я думаю, градус советской агрессивности был сильно преувеличен. Штатники тоже допекли тогда. Старцы кремлевские в своем маразме не зря пытались как-то сопротивляться. Метили общечеловеки якобы в коммунизм, а палили-то во всех нас… Теперь ясно, что коммунизм был только донельзя удобным предлогом, а палили они просто в нас. И к тому же… Если и были у кого-то из товарищей поползновения потоптать Европу родимой кирзой – их где-то можно понять. Им же тогда в Ниццу, скажем, на отдых не попасть было иначе, как только ее завоевать. Вот они и мечтали… А теперь – коль бабла нарубил достаточно, езжай! Свобода, демократия, весь мир в кармане. И конец агрессивности. То есть агрессивность отдельных деловаров даже возросла, бабло-то рубать надо, но агрессивность государства – под откос. Зачем танками, когда можно просто аэробусом?

– Ну, тебе мозги промыли, – скривился Бабцев.

– Ох, да оставь. Это космос, понимаешь? Космос! Китайцы и те уже на Луну собрались! Кончится тем, что… Будем будто на голом островке сидеть, обхватив коленки, и смотреть с тоской, как по горизонту ходят туда-сюда лайнеры под чужими флагами. А сами туда даже на шлюпке поплыть не можем – проси сперва у тех лайнеров разрешения, да потом шлюпку у них проси. Так можно жить?

– Люксембург какой-нибудь живет и не страдает.

– Ну, знаешь… Ему, Люксембургу, привезут. Он маленький, ему немного надо.

– А нам, значит, много.

Кармаданов в ответ лишь тяжело вздохнул. Помолчал. Бабцев, откинувшись на спинку стула, с торжествующим прищуром смотрел на него – нечем крыть.

А Кармаданов вдруг сказал:

– Люксембургу просто за деньги привезут, а над нами еще поиздеваются всласть, да и спросят втридорога.

– О! А ты не думал – почему?

– Думал. Просто по старой памяти, Валя. Вот как ты до сих пор успокоиться не можешь…

– Нет, дорогой. Потому что Люксембургу все надо исключительно для жизни людей, мирных люксембуржцев. А нам – чтобы перед всеми нос задирать, учить всех уму-разуму, а кто не слушается, тех отечески стегать и шлепать. Вот почему.

– Нет, – твердо сказал Кармаданов. – Потому что Люксембург никому не соперник, а мы… Даже теперь, когда все рыхло и ненадежно, как гнилушка в болоте, все равно – одна из мощнейших держав. А если вдруг очухаемся? Вот почему. Кому нужен такой конкурент?

– Все ясно, – проговорил Бабцев. – Военно-патриотическое воспитание у вас там, я смотрю, на высочайшем идейно-художественном уровне. Быстро они тебя… Чаю налить еще?

– Налей.

Некоторое время они молчали. Бабцев с демонстративной, аффектированной тщательностью и заботливостью – идейные разногласия никогда не помешают нам остаться друзьями, верно? – налил Кармаданову свежего чая.

– Я вот что еще скажу, – проговорил Кармаданов. – Можно доводы подбирать и так, и этак. Но… Понимаешь, я когда узнал… увидел, как увлеченно они там… Просто именины сердца. Даже не могу сказать почему. Казалось бы, ну что мне этот космос? Никогда я им не увлекался, не интересовался. И вдруг… Ну, я не могу тебе это иначе описать – будто какая-то дверь из тесного, темного, пыльного чулана открылась в громадный мир. Из спертой духоты на свежий степной ветер… Из плесневелой пещеры в сверкающий бескрайний полдень…

– Пойми, Семка, – задушевно и негромко ответил Бабцев. – Я одно знаю, но зато знаю это твердо, как дважды два. Вот ты про море, про чужие лайнеры… Нам ведь даже лишней мили территориальных вод дать нельзя – мы их в помойку превратим. Один процент прожрем, пять процентов растащим, остальные проценты – засрем. Ни себе, ни людям. Как с Курилами. А дай нам космос, мы и с ним управимся тем же манером. Остальные страны и глазом моргнуть не успеют, как вместо Моря Ясности уже куча русского говна. Так что лучше уж пусть не дают нам шлюпку.

Кармаданов задумчиво покусал губу.

– А мне кажется, – тихо сказал он, – человек начинает превращать жизнь в помойку именно когда чувствует, что нет ему пути дальше и выше. Вот и становится на все плевать. Помнишь, Иов роптал на Бога: зачем свет человеку, путь которого закрыт? А открой ему путь…

– Балда ты, – ласково сказал Бабцев. – Балдой был, балдой остался. Мечтатель. Бутерброд тебе намазать?

Бабцев почти не спал в эту ночь. Ворочался, вставал, даже накапал себе легких снотворных капель… Жарко было, душно, тошно. Рядом спала Катерина, спала мирно и почти беззвучно, у нее сон был – дай бог каждому, а Бабцев мучился. Тревога распухала, как ушиб. Бабцев едва дождался рассвета.

И первое, что он сделал поутру, – это позвонил знакомому корреспонденту "Свободы" Айзеку Рубину и договорился о встрече. Они давно знали друг друга, и если бы встречались чаще, можно было бы сказать, что они дружат.