За рулем «кадиллака» сидел Джек Бернс.

Машина набрала скорость, унося прочь сидевшего в библиотеке за спиной Ника пожилого человека и вашингтонского сыщика, появившегося вдруг перед Ником и начавшего задавать вопросы.

Ник замер. Ему было холодно. Он чувствовал себя страшно одиноким.

Бэт громко закричала и проснулась. Уэс сел в кровати, не понимая, что происходит. В спальне было темно и холодно.

– Кошмар, – сказала она, дотрагиваясь до него, – мне приснился кошмар.

Он обнял ее. Она вся дрожала. Уэс укрыл ее и себя одеялом. Бэт постепенно согрелась и перестала дрожать.

– Извини, – сказала она наконец. – Я не хотела тебя напугать.

– Все хорошо… Главное – с тобой все в порядке.

Она положила голову ему на грудь:

– У меня сейчас слишком много работы… А тебе снятся кошмары?

– Конечно.

– Расскажи, какие тебе снятся кошмары.

– Ну уж нет. Кошмар приснился тебе, так что ты и должна рассказывать.

– Мне привиделось зеркало, – прошептала она. – Я проникала внутрь этого зеркала и возвращалась обратно. В одно и то же время я была зеркалом и самой собою… То проникала внутрь, то оказывалась снаружи. Но потом… Потом от моего неосторожного движения зеркало треснуло, и все мое тело рассыпалось, превратившись в блестящие острые осколки…

Уэс почувствовал, как сердце Бэт бешено заколотилось.

– Знаешь, раньше мне приходилось размешивать кислоту в стеклянных колбах. – Может быть, воспоминание об этой опасной работе и стало причиной кошмара?

– Да, это всего лишь какое-то воспоминание, – отчеканил он.

– Ладно-ладно, хватит меня успокаивать, как какую-то дурочку. Как-нибудь я расскажу тебе о своих вещих снах.

– С удовольствием послушаю.

– Сколько сейчас времени? – спросила она.

– Сколько времени? Где-то посередине между очень поздно и очень рано. – Он почувствовал, как она улыбнулась. – Поспи еще. Здесь тебе ничто не угрожает.

– Я знаю. – Она поцеловала его в левую сторону груди, где находится сердце.

Довольно скоро Бэт уснула. Уэс спать уже не мог. Он осторожно вылез из кровати, заботливо укрыл Бэт одеялом, надел пижаму и кроссовки и, аккуратно прикрыв дверь спальни, вышел в гостиную. Их одежда в беспорядке валялась на полу. Он поднял ее, перенес на кресло, включил лампу и, пока варился кофе, разложил полученные от Бернса фотографии Джуда Стюарта на журнальном столике. К ним он придвинул снимки, которые украл в гостинице «Занзибар»: на них был тот же Джуд Стюарт, слева от него – черноволосый молодой человек, а справа – красивая женщина.

– Где все эти люди сейчас? – довольно громко прошептал Уэс.

Выпив кофе, он еще раз посмотрел на фотографии.

– Я иду по острию бритвы, – сказал он смотревшим на него со снимков людям. – Как бы не сорваться!

Уэс вдруг вспомнил своего отца. «Если взобрался на коня, – любил приговаривать тот, глядя сыну прямо в глаза, – скачи вперед, назад дороги нет!»

Теперь, взобравшись на этого воображаемого коня по милости Дентона, Уэс чувствовал, что уже нарушил некоторые законы.

Записи о переговорах граждан являлись частной собственностью и охранялись соответствующими законоположениями. Получение данных о таких разговорах было первым нарушением юридических норм со стороны Уэса. За ним последовали другие. Нет, он не боялся. Ведь те, кто отдал приказ провести это расследование, были не судьями, а его командирами.

«И все же, – подумал Уэс, – ты должен был действовать как полицейский, а превратился, по сути, в рядового жулика. Но если взобрался на коня, то скачи на нем!»

В спальне скрипнули половицы. Уэс быстро спрятал фотографии и сел в кресло. Двери спальни отворились, и в гостиной появилась Бэт. На ней была рубашка Уэса цвета хаки с длинными рукавами.

– Пахнет кофе, – потягиваясь, сказала она.

– Кофе на кухне, – улыбнулся Уэс.

Ему понравилось, как без малейших усилий она нашла на чужой кухне чашку и сахарницу, ничуть не смущаясь налила себе кофе, вернулась в гостиную и, сбросив со второго кресла одежду, свернулась в нем клубочком.

– Доброе утро, – улыбнулась ему она, отпив из дымящейся чашки немного кофе. – Извини, что из-за меня ты не спал всю ночь.

– Все в порядке, – улыбнулся он.

Она поставила чашку на журнальный столик, достала из своей рубашки сигареты, прикурила одну, а потушенную спичку бросила в блюдце.

– Наверное, мне стоит все-таки обзавестись пепельницами, – сказал он.

В ее глазах появились озорные искорки.

– Сколько сейчас времени? – вдруг спросила она.

Сквозь окна гостиной сочился серый свет.

– Примерно без двадцати семь. Похоже, сейчас пойдет дождь.

– Я искала у тебя в спальне, во что бы одеться, и на полке в твоем шкафу обнаружила какую-то смешную шляпу. Ты ее носишь?

– Да нет… Это широкополая шляпа осталась у меня как память… о разведывательных рейдах… Отличная защита от солнца и дождя. Намного лучше, чем каска. Вот только от пуль она не спасает… хотя в буше, когда высовываешь голову, тебя в ней особенно и не заметно.

– В буше Вьетнама?

Он кивнул в ответ.

– Ты – моряк… Так почему же ты участвовал в той войне?

– Я сражался… за тебя.

Она задумчиво посмотрела на него, и он почувствовал: она поняла, что именно он хотел сказать.

– Что было самым тяжелым в той войне? – спросила она.

– Самым страшным?

– Нет, самым тяжелым.

– Письма.

Бэт вздрогнула.

– Я – офицер. И когда в моем подразделении кто-то из парней погибал, я должен был сообщать его родителям или жене или просто подруге. Мне частенько приходилось писать такие похоронные письма, когда мы возвращались с патрулирования. От меня несло джунглями, кожа была выжжена солнцем, все тело ломило, где-то поблизости из транзистора неслась рок-музыка, вернувшиеся целыми и невредимыми с патрулирования ребята смеялись, а я сидел и писал… Писал грустную историю о том, как храбрый девятнадцатилетний парень получил пулю в сердце… Чтобы описать это, нужны какие-то особые слова, которых мы, военные, просто не знаем. Мы умеем мужественно идти под пули, мы и сами умеем стрелять. А вот слов, которые могли бы передать трагедию человека на войне, мы не знаем.

Уэс замолчал. Молчала и Бэт.

– Что это такое? – наконец спросила она, показывая пальцем на металлические эмблемы в виде кленовых листьев на его рубашке.

– Это знаки военного отличия. Они означают, что я – майор.

– Когда же тебе надо идти на работу, господин майор?

– У меня… у меня сейчас свободный график.

– Вот уж точно. Слетал на пикник в Лос-Анджелес, и дома – никакого военного распорядка дня. Да, не таким я представляла себе настоящего моряка, – рассмеялась она.

– А тебе-то самой когда на работу?

– Вообще-то я прихожу в свой музей около десяти утра.

Она допила кофе, поставила чашку на столик и вытянула ноги. Кое-где ее бедра были покрыты смешными веснушками.

«Поцелуи ангелов», – сказала бы об этих веснушках его мать.

– А ты похож на бегуна, – сказала она, глядя на его мощные ноги.

– Я всегда должен быть в форме, это – обязательное условие военной службы.

– Не собираешься ли ты отправиться сейчас на утреннюю пробежку? – засмеялась она и наклонилась к нему. У Уэса пересохло в горле.

Через два часа они стояли в гостиной Уэса у входной двери. Он был полностью раздет. Она одной рукой прижимала к груди свою одежду, а в другой держала его рубашку.

– Вообще-то надо было эту рубашку постирать и выгладить, но боюсь, пообещаю и ничего не сделаю.

– А я не настаиваю, – сказал он. – Когда мы увидимся?

– Как можно раньше.

– А вдруг я не доживу до этого?

Она поцеловала его в грудь, открыла дверь и, не оборачиваясь, раздетая пошла к себе домой…

У Уэса зазвонил телефон.

– Ты догадался, кто это? – послышался в трубке знакомый мужской голос.

– Конечно.

Это был Франк Греко – контрразведчик из флотской Службы расследований.