Камин был поистине оригинален. Сложен он был в основном из грубо обтесанных глыб зеленого камня, между ними были вделаны мелкие камешки, розовые, коричневые, землистые, привезенные епископом с разных концов света. "Вот этот камешек, - щебетал епископ, показывая гостю комнату, - привезен с берегов Иордана; тот отбит от Великой Китайской стены, третий украден из сада во Флоренции".

Но камешками не ограничивалась примечательность камина. Верхняя доска его была из настоящего ливанского кедра, окованного полосками меди с судна, которое в 1902 году потерпело крушение в Черном море, - епископ лично приобрел эту медь в России в 1904 году. Подставки для дров были сделаны из лемехов плуга, за которым сам епископ - в те времена еще крестьянский паренек-несмышленыш, не подозревающий о грядущей славе, - работал на пшеничных полях Иллинойса. Кочерга, как хвастался епископ, была не что иное, как настоящий китобойный гарпун, купленный по дешевке в Нантукете. Ее грубая ручка была украшена розовым бантом, - впрочем, это было дело рук не епископа, а его супруги. Сам он, по его словам, предпочел бы грубое дерево, простое, мужественное и сильное, но миссис Тумис казалось необходимым смягчить и оживить его суровый фон…

В закоптелую стенку камина была вделана мраморная отшлифованная доска с надписью, высеченной витиеватыми золочеными буквами:

Добродетель домашнего очага - мир.

Гордость домашнего очага - благоговение.

Книги тут были такие, которые, по выражению епископа, стоило "полистать". В первую очередь, разумеется, "Методистская доктрина" и "Сборник методистских гимнов" - обе в красивых бледно-голубых сафьяновых переплетах с кожаными застежками. Затем - внушительная коллекция библий, в том числе одна очень старинная, 1740 года, а другая - богато иллюстрированная - все гофмановские рисунки [135] и сто шестьдесят других библейских сюжетов! Здесь имелись также труды ученых богословов, которые приличествует иметь епископу: "Проповеди" Муди, "Жизнь Иисуса Христа" Фаррара, "Цветы и звери святой земли", "По его стопам" Чарльза Шелдона. Книги, нужные для повседневной работы, находились в кабинете. Однако епископ был человек светский, и подбор книг в библиотеке достаточно ярко отражал его вкусы. Тут были полные собрания сочинений Диккенса, Вальтера Скотта, Теннисона - в тисненом сафьяне с золотым обрезом; лучшие труды Маколея [136] и Рескина [137], а для легкого чтения - романы миссис Хамфри Уорд [138], Уинстона Черчилля [139] и других. Но больше всего увлекали его путешествия и книги по естествознанию, которые и были представлены по меньшей мере пятьюдесятью томами, под такого рода заглавиями: "Как изучать птиц", "С палаткой и фотокамерой по Мадагаскару", "Лето в Скалистых горах", "Моя миссия в глуши Африки", "Лондон с империала автобуса" и т. д.

Не пренебрегал епископ историей и экономикой: у него была одиннадцатитомная, роскошно изданная и иллюстрированная "Полная всеобщая история" преподобного доктора Хокета, купленная у букиниста, "Экономика" Хедли [140] и труд, озаглавленный "Братская любовь - разрешение проблемы капитализма и труда".

И все-таки не камин и не библиотека, а путевые сувениры придавали резиденции епископа особый шик, недосягаемый для прочих домов Девон-Вудса. Епископ и его супруга обожали путешествовать. В течение шести месяцев они обследовали миссии в Японии, Корее, Китае, Индии, на Яве, Борнео и Филиппинских островах, где епископ Тумис приобрел солидные сведения о всех восточных правительствах, религиях, психологии, торговле и отелях. Но, кроме того, шесть лет подряд они проводили летние месяцы в Европе, всякий раз выбирая самые изысканные и привилегированные туристические маршруты. Как-то раз они целых три недели осматривали только один Лондон, отклоняясь в сторону не далее Оксфорда, Кентербери, Стрэтфорда; в другой раз четыре дня бродили пешком по Тиролю, а переправляясь однажды на пароходе через Ла-Манш, повстречали человека, который, по словам стюарда, был настоящий лорд.

В гостиной веяло ароматом приключений. Не то, чтобы там было особенно много заморских вещиц, - епископ считал, что ни к чему навозить иноземную мебель и прочие вещи, когда на родине делают все самое лучшее, но что касается фотографий!… Супруги Тумисы были завзятыми любителями фотографии и привезли с собою весь мир на своих снимках.

Здесь был и храм Неба в Пекине, а перед ним - сам епископ, и Великие Пирамиды с миссис Тумис подле одной из них, и Миланский собор, а у портала - они оба. Снимал на сей раз гид-итальянец, весьма услужливый джентльмен, уверявший епископа, что он сторонник сухого закона.

В эту комнату и вошел Элмер Гентри, весь - воплощенная любезность. Он склонился над рукою миссис Тумис так низко, будто хотел поцеловать ее, прошелестев:

- О, если бы вы только знали, какая это честь для меня!

И миссис Тумис, дородная особа в очках, застенчивая, но оживленная, зарделась и взглянула на епископа, словно говоря: "Ну что ж, милый, он и вправду славный парень!"

Он почтительно пожал руку епископу и прогудел:

- Как великодушно с вашей стороны оказать гостеприимство бездомному страннику!

- Вздор, брат, чепуха! Нам хочется, чтобы вы чувствовали себя как дома. Не хотите ли до ужина взглянуть на наши книги, фотографии и разные вещицы, которые мы с моей старушкой собрали во время путешествий по делам церкви? Вот это, например, может вас заинтересовать: это фотография парламента или Вестминстера, как его называют в Лондоне, в Англии, - вроде как наш Капитолий в Вашингтоне.

- Вот как? Ну, чудеса!

- А вот эта фотография тоже небезынтересна. Это сюжет, который очень редко удается фотографам - я даже послал этот снимок в "Национальный Географический Журнал" (и хотя из-за обилия материала они его не поместили, но один из редакторов написал мне - у меня где-то даже сохранилось письмо, - что это действительно очень интересный и необычный снимок). Он сделан прямо у Сакра-Кер, знаменитой парижской церкви, на вершине холма Моунт-мартер, и если вы вглядитесь внимательно, то по странному освещению догадаетесь, что снимок сделан как раз перед восходом солнца! А ведь как превосходно получилось! Та дама справа - миссис Тумис. Да, сэр, живой кусочек Парижа!

- Подумать только, как интересно! Париж! Скажите, пожалуйста!

- Да, но что за ужасные нравы в этом Париже, доктор Гентри! Я уж не говорю о пороках самих французов - это дело их совести, - хотя я, понятно, ратую за как можно более активное и широкое распространение наших американских протестантских миссий - там, да и во всех других европейских странах, задыхающихся в зловонной тьме католицизма! Но что особенно печалит меня - а я знаю, о чем говорю, ибо видел эту грустную картину собственными глазами, - и что, конечно, опечалило бы и вас, доктор Гентри, - это наша славная американская молодежь, которая, попадая туда, не извлекает пользы из этих поучений в камнях, из живой истории, запечатленной в памятниках архитектуры, а с головой уходит в жизнь, полную безрассудного и буйного веселья, а быть может, и прямой безнравственности! Да, это наводит на размышления, доктор Гентри!

- Да, разумеется! Кстати, епископ… не "доктор Гентри", а просто "преподобный" мистер Гентри - и все.

- Но, кажется, в ваших проспектах…

- О, это ошибка моего агента по рекламе. Ему уж от меня хорошо досталось за это!

- Так, так! Что ж, молодчина, что прямо сказали! Не так-то легко нам, слабым смертным, отказываться от почестей и званий, безразлично, по праву достались они нам или нет. Впрочем, я уверен, что для вас это лишь вопрос времени - вы-то, безусловно, удостоитесь высокой чести носить звание доктора богословия… не сочтите меня нескромным, что я в таких выражениях говорю о звании, которое ношу сам… О да, для человека, в котором, как в вас, сила сочетается с красноречием, личным обаянием и владением изысканными оборотами речи, это может быть только вопросом времени.