Деньги текли к ним рекой. Один благодарный пациент вручил Шэрон пять тысяч долларов, что и послужило поводом к единственной - не считая, конечно, случайных вспышек, - ссоре между Элмером и Шэрон. Он требовал прибавки жалованья ввиду увеличения доходов, а она утверждала, что все без остатка уходит на благотворительность.

- А-а, довольно, наслушался! - бросил он. - И "женский приют для престарелых", и "сиротский приют", и приют для ушедших на покой священников! Ты их, наверное, с собой в кармане таскаешь!

- Ты что это, любезный друг, позволяешь себе намекать, будто я…

Разговор происходил в очень повышенном тоне и вполне по-семейному. В заключение она повысила ему жалованье до пяти тысяч и поцеловала его.

Зарабатывая деньги с такой легкостью, Шэрон стала лихорадочно строить планы на будущее. Она купит ферму - десять тысяч акров земли, - откроет там колонию и университет христианских социалистов [115] (и даже действительно приобрела трехмесячный опцион на двести акров, но этим ограничилась). Она начнет выпускать крупную ежедневную газету, только без отдела уголовной, спортивной и светской хроники, но зато с толкованием отрывков из священного писания на первой полосе. Она возглавит новый крестовый поход - десятимиллионную армию, которая пройдет по языческим странам и еще при жизни нынешнего поколения обратит в христианство весь мир. Один из этих планов она в конце концов и в самом деле осуществила, создав штаб-квартиру для своих летних молитвенных собраний.

В приморском курортном городе Клонтар - штат Нью-Джерси - она купила летний театр на набережной, в котором Бенно Хакеншмидт ставил в свое время оперные спектакли. И хотя только на первый взнос ушли почти все ее сбережения, она рассчитала, что это выгодная покупка, так как она будет единоличной владелицей здания и ей не придется делить доходы с местным духовенством. И, кроме того, обосновавшись на одном месте, она гораздо больше поднимет свой престиж, чем разъезжая из города в город и всякий раз заново рекламируя свои достоинства.

В радостном возбуждении она мечтала, что, если все пойдет удачно, она сохранит за собою театр в Клонтаре как летнюю резиденцию и выстроит постоянную зимнюю молельню в Нью-Йорке или Чикаго. Она уже видела себя в мечтах второй Мэри Бейкер Эдди, Анни Безант [116] или Кэтрин Тингли [117]… Элмер Гентри только руками развел, когда она намекнула, что - как знать - не будет ли второй мессия женщиной, и женщиной, которая живет на земле, сейчас лишь начиная сознавать свое божественное назначение на земле.

Летний театр представлял собою огромное здание, сколоченное из дешевых сучковатых сосновых досок, пронзительно красное в золотую полоску. Впрочем, в жаркие вечера находиться в нем было очень приятно. Вокруг всего здания шла терраса, нависшая над водой, - прежде здесь в антрактах оперы прогуливались влюбленные, - и на эту террасу выходило множество широких, как в амбаре, дверей.

Шэрон окрестила его Скиния Вод Иорданских, окрасила в еще более красный цвет с еще более золотыми полосами, а наверху поставила исполинский вращающийся крест, сверкающий по вечерам желтыми и рубиновыми электрическими лампочками.

В начале июня вся группа евангелистов в полном составе прибыла в Клонтар, чтобы подготовиться к торжественному открытию, которое было намечено на первое июля.

Им предстояла еще вербовка добровольных распорядителей и работников с населением, а кроме того, Шэрон и Эделберт Шуп задумали создать огромный хор в туниках с тремя или четырьмя платными солистами.

Элмер на сей раз помогал ей с меньшим рвением, чем обычно, так как с ним - увы! - стряслась неприятность. Он вдруг явственно понял, что ему следует обращать гораздо больше внимания на пианистку Лили Андерсон. О нет, он был по-прежнему верен Шэрон, но все глубже проникался сознанием, что это непростительная небрежность - допустить, чтобы миловидная анемичная и девственно-чистая Лили пропадала зря. Обратить же на нее внимание его заставило то возмущенное чувство, с которым он заметил, что корнетист Арт Николс рассуждает примерно так же.

Элмера пленила ее нетронутость. Продолжая любить Шэрон, он за ее спиной постоянно поглядывал на хорошенькое, бледное личико Лили и облизывался.

Вечером, накануне торжественного открытия, Шэрон с Элмером сидели на берегу при свете луны.

Весь Клонтар с его вытянувшимися на милю вдоль моря комфортабельными летними виллами и пряничными домиками отелей проявлял живейший интерес к скинии, а Торговая палата даже напечатала объявление:

"Рекомендуем каждому, кто приезжает на побережье Нью-Джерси, посетить это первоклассное религиозное заведение, которое только что пополнило собою многочисленные и разнообразные достопримечательности этого изысканнейшего из всех модных курортов".

Идею с хором в двести человек удалось осуществить - некоторые из участников даже согласились приобрести туники и шапочки за свой счет.

Молельня возвышалась неподалеку от песчаной дюны, на которой расположились Элмер и Шэрон, и на крыше ее медленно поворачивался электрический крест, бросая пятна света то на волны прибоя, то на бледный песок.

- И это мое! - трепетно промолвила Шэрон. - Моих рук дело! Четыре тысячи мест! И, кажется, это единственный христианский молитвенный дом, который стоит над самой водой! Элмер, мне даже страшно. Какая ответственность! Тысячи бедных смятенных душ тянутся ко мне за помощью, и если я не оправдаю их надежд, буду слабой, усталой, жадной, - я погублю эти души, стану убийцей. Мне почти что хочется сбежать домой, в Виргинию!

Ее голос звучал точно во сне, сливался с грозным рокотом волн, тонул в грохоте прибоя, звенел страстью в секунды затишья, а огромный светящийся крест все поворачивался - медленно, безостановочно.

- Я честолюбива, Элмер. Я это знаю. Мне хочется покорить весь мир. Но я понимаю, какая в этом кроется страшная опасность. И ведь меня некому было учить. Кто я? Никто. Без роду, без племени. Ни семьи, ни воспитания. До всего пришлось доходить самой, не считая того, что для меня сделал Сесиль, да ты, да еще один человек. Но это, пожалуй, пришло слишком поздно. Когда я была маленькая, некому было внушить мне, что такое честь, и я… - что я только не вытворяла!… Маленькая Кэти Джонас с Рейлроуд-авеню, малышка Кэти в красной фланелевой юбчонке и рваных чулках дралась со всей уличной шпаной с Килларни-стрит и так заехала в нос Дворняге-Монану, что будь здоров! И ни цента, хотя бы на леденцы! А теперь это все мое, эта молельня, этот крест - да ты только взгляни на него! - этот хор, что там репетирует! Да-да, я - та самая Шэрон Фолконер, о которой пишут все газеты! А завтра… о, эти люди, что тянутся ко мне… я исцеляю их… Нет! Мне страшно! Это не может так продолжаться. Сделай, чтобы могло, Элмер! Сделай для меня! Не позволяй никому отнять у меня это все!

Она разрыдалась, уронив голову к нему на колени, и он неловко утешал ее. Ему было чуточку скучно. Она так тяжело навалилась на него, и потом - при всей его привязанности к ней - он предпочел бы, чтоб она не так часто повторяла эту историю Кэти Джонас из Ютики.

Она привстала на колени и протянула к нему руки: в голосе, что снова зазвучал сквозь шум прибоя, послышались истерические нотки:

- Нет, мне это не под силу. Но ты… Я только женщина. Я слаба. Я часто задаю себе вопрос: может быть, хватит смотреть на себя, как на чудо, отдать бразды правления в твои руки, а самой отойти на второй план и только помогать тебе? Быть может, это разумно?

Какое здравомыслие! Он был восхищен. Прочистив горло, он рассудительно заговорил:

- Ну, тогда я тебе скажу. Я никогда не заговаривал об этом первым, но раз уж ты подняла этот вопрос… Я никоим образом не собираюсь утверждать, будто обладаю большим организаторским или ораторским талантом, чем ты, - нет; вероятнее всего, мне до тебя далеко. Да и начала это дело ты, а я пришел на готовое. Но при всем том… временно женщина, конечно, может вести дело не хуже любого мужчины, - пожалуй, даже и лучше. Но она все-таки женщина, она не приспособлена к тому, чтобы всегда везти на своих плечах мужскую работу. Ты понимаешь, что я хочу сказать?