Ева поведала юноше кое-что и о себе самой. Она была родом из Суоми, или, по-английски, Финляндии. Родилась в городе Хельсинки, где и провела большую часть жизни. Мать ее, шведка по происхождению, исповедовала лютеранство. Отец вел свой род из еврейской семьи, покинувшей Германию два столетия тому назад. Дедушка по отцу был последователем Сведенборга, но сам отец, как и она, остался атеистом. В Швеции, в Стокгольмском университете, Ева защитила диссертацию на степень доктора антропологии.

Битый час отняло толкование новых выражений. Рас добивался понимания каждого незнакомого слова, и объяснения заводили порою довольно далеко. Солнце, вспыхнув напоследок, уже кануло за горизонт, когда они вспомнили о ночлеге. Пристав к берегу, нашли местечко, где нависающая скала укрывала бы сзади. Спереди же развели костер. Рас подстрелил обезьянку и как можно лучше прожарил. Он не забыл реакцию Евы на сырое мясо. А она между тем поинтересовалась, не опасно ли оставлять костер горящим. А вдруг этот Биджагу болтается где-нибудь по соседству?

Рас усомнился в этом. Биджагу, до смерти напуганный Птицей Бога, прилетавшей Расу на выручку, должен был теперь держаться подальше и от Птицы, и от Раса. Кроме того, вонсу вообще ночью не покидали своих укрытий — кроме как в самых экстренных случаях.

— Значит, антрополог — это ученый, который изучает людей? — уточнил Рас. — Я тоже должен стать антропологом. Я уже изучал людей — сначала моих родителей, затем вонсу, потом еще Гилака, короля шарикту.

— Ты занимался этим без научного подхода, бессистемно, — улыбнулась Ева. — Хотя, как сказать, твоя методика имеет свои преимущества — ты, пожалуй, мог бы описать жизнь вонсу куда глубже иного, да что там иного — любого антрополога.

Она вернулась к собственной биографии. Годы мировой войны, когда в Финляндию вошли войска Германии — вошли с целью помочь в борьбе с Россией, — Ева провела в Швеции. Ее отец, хотя финны и не заразились антисемитизмом поголовно и не позволили немцам осуществлять геноцид, все-таки отправил ее вместе с матерью в нейтральную Швецию. Сам же погиб, сражаясь на немецкой стороне.

В этом Ева усмотрела иронию судьбы — термин, который тоже пришлось истолковывать. Отец любил свою маленькую родину, и русских захватчиков ненавидел даже больше, чем фашистов. А также знал, что, невзирая на официально провозглашенный интернационализм, многие русские — жуткие антисемиты.

От обилия новых слов и их истолкований у Раса голова распухла; ощущение, которое он испытывал, было чем-то сродни переполоху в термитнике, атакованном изголодавшимся муравьедом. Мысли беспорядочно скакали, сшибая друг друга, и бешено колотились изнутри в черепную коробку.

Ева заметила, что с ним не все ладно.

— Ты злишься? — спросила она. — Но на что?

— Не знаю, — вздохнул Рас. — То, что ты мне рассказываешь, почему-то раздражает. Чувствую себя так, словно кто-то с ножом пытается на меня напасть. Или что-то отнять.

— Так и должно быть! Конечно, тебе не понравится слышать такое! Это просто страшно — когда все, во что ты верил, вдруг становится ложью. Может, хватит пока?

— Рассказывай! — мрачно изрек Рас.

Ее супруг тоже был антропологом, а познакомились они еще студентами. По возвращении в Хельсинки поженились. Преподавали в Хельсинкском университете, а позже в Мюнхене. Затем принимали участие в экспедициях — одна в бассейн Амазонки и несколько на африканский континент. Сейчас в Африку приехали по американскому гранту.

О существовании долины, где жил Рас, ученым было известно довольно давно. Предыдущая экспедиция, американская, намеревалась посетить долину на самолете-амфибии. Но потерпела неудачу — вскоре после взлета самолет разбился, и все участники экспедиции погибли.

— Причина катастрофы осталась загадкой. И я сомневаюсь теперь, что это был несчастный случай Нам самим лишь после колоссальных усилий удалось получить разрешение властей на вылет. Это было так непросто, что мы пришли к выводу: кто-то очень старается помешать. Мика, мой муж, подозревал, что все кругом подкуплены, только доказать не мог. И как только решил копнуть поглубже, сразу же получил добро на вылет. Но наши неприятности на этом не закончились. В ночь накануне вылета муж застукал неизвестного туземца за попыткой поджечь самолет; тому удалось скрыться. А затем… этот дикий обстрел с вертолета… кто-то очень не хотел видеть нас здесь. Я считаю, что это автор твоих божественных писем — некто, возомнивший себя Господом.

— Если то, что ты говоришь, правда, то… — задумчиво произнес Рас. — Ты говорила, что эта долина известна давно. Что ты имела в виду?

— А то, что авиаторы сообщали о ней. Однажды над нею пролетел также и военный самолет.

— Почему же я их не замечал?

— Они летели очень высоко. Тебе не доводилось видеть длинные тонкие облака, внезапно возникающие высоко в небе и быстро тающие?

Рас отрицательно помотал головой.

— Значит, прозевал. Если бы заметил — то заметил бы не облако, а шлейф водяного пара, конденсирующегося за струей реактивного самолета.

Последовали объяснения сказанному. В конце концов Рас зевнул:

— Думаю, пора ложиться спать.

Юноша был так расстроен новыми сведениями, что оставил ранее возникшую было мысль попытать с нею счастья снова. Ева выглядела сонной, но все никак не унималась:

— Значит, вертолеты базируются на верхушке башни посреди озера? И ты говоришь, что взобраться туда невозможно?

— Я сказал лишь, что мне это пока не удавалось.

— А не хочешь ли ты попытаться снова? Может быть, ночью, когда тебя не смогут заметить?

— Ночью будет гораздо труднее. Но я попробую — позже. Сперва я хочу рассчитаться с Биджагу. А затем найти Игзайбера. Пусть ответит на мои вопросы!

— Игзайбер не существует! И ты не найдешь его ни на каком краю своей долины. Не найдешь и в большом мире за ее пределами. Не найдешь нигде.

— Я сам должен в этом убедиться.

Рас поднялся:

— Пойду натаскаю еще немного хворосту. Биджагу мало меня беспокоит, а вот леопарды кругом так и рыскают.

Не успел Рас подбросить в костер пару здоровенных веток, как Ева уже провалилась в сон. И снова Раса охватило жгучее желание. Смятение чувств, в которое он был ввержен ее рассказами, и скорбь по ушедшим близким довели юношу до изнеможения. Но сейчас смятение оставило его, и тени покойных истончились — он мог вспоминать их без спазм в груди.

Ева, словно уловив его мысли, легко всхрапнув, проснулась. Ее взгляд, быстро прояснившись и став осмысленным, встретился с глазами Раса. Она приподнялась:

— Не надо думать обо мне, Рас. Я не хотела бы убивать тебя.

— Почему бы тебе и не лечь со мной?

— Потому что я недавно потеряла мужа и все еще скорблю о нем. Наша с ним жизнь не была слишком гладкой; какое-то время наш брак вообще находился на грани расторжения. Одна из причин этого — его бесплодие. Он комплексовал; ему казалось, что он не вполне мужчина. Я предлагала взять из приюта и усыновить приемыша — так много вокруг детей-сирот, — но он воспротивился: или у нас будет свой ребенок, или не будет вовсе! А еще… но это уже совсем другая история.

Но даже если бы мне не о ком было горевать сейчас, я все равно не смогла бы лечь с тобой. Я боюсь беременности, боюсь понести ребенка в этой дикости. И даже это не все. Я просто не люблю тебя.

Рас изумился:

— Разве ты ненавидишь меня?

— Нет.

— Я тоже не любил всех тех горилл и женщин-вонсу, кроме разве Вилиды. Но ложился с ними. Почему же с тобой нельзя? Может, ты вообще не любишь мужчин?

— Ну как объяснить, чтобы ты понял? Ты же совершенное дитя — не в поступках, нет, в некоторых вещах. Напоминаешь мне Благородного дикаря Руссо, ну просто очень напоминаешь.

— Руссо?

Снова объяснения; слушая Еву вполуха, Рас прикидывал, как бы половчее на нее взгромоздиться. Пока она спит, можно украсть оружие. И она наверняка об этом знает, но спокойно засыпает. Может, тем самым как бы предлагает отнять у нее оружие?