– Бутылка рома.

– Бутылка рома, – кивнула она, – которую ты взяла из нашего бара.

Я быстро вскинула глаза и начала качать головой.

– Не смей отрицать. Жизель созналась во всем – как ты уговорила ее взять ром в сад и показала, как смешивать его с кокой.

Мой рот открылся от изумления.

– Что еще там происходило? Что ты делала с Мартином Фаулером? – допытывалась она.

– Ничего, – сказала я. Глаза Дафны сделались щелочками, она все еще кивала головой, как будто в ее голове слышалась целая нить фраз, которые подтверждали какие-то ужасные подозрения.

– Я говорила Пьеру вчера вечером, что у тебя другие ценности, что ты выросла в мире, настолько отличающемся от нашего, что будет трудно, если вообще возможно, изменить тебя, и я еще сказала ему, что скорее ты испортишь Жизель, чем она окажет на тебя положительное влияние. Не пытайся что-либо отрицать, – раздраженно заметила она, когда мои губы открылись. – И я была когда-то молодой девушкой. Я знаю соблазны и знаю, как легко поддаться чьему-нибудь влиянию и дать уговорить себя на непозволительные вещи.

Дафна покачала головой.

– И это после того, как мы были так добры к тебе, так доброжелательно приняли тебя в наш дом, признали тебя, причем я посвятила тебе столько времени, чтобы надлежащим образом устроить тебя… Почему это люди бывают лишены чувства приличия, чувства благодарности? Что, это у вас в крови?

– Это неправда. Все неправда, – проговорила я.

– Оставь, пожалуйста, – сказала она, закрывая, а затем открывая вновь глаза, – не надо. Вы лукавы, вас нарочно растят искусными, как цыган. А теперь отнеси эту бутылку обратно в бар.

– Я даже не знаю, где он находится, – сказала я.

– Я не намерена больше тратить свое время на это. Ты и так испортила мне завтрак и весь день. Делай, что тебе говорят, и не поступай так снова. Отец будет поставлен в известность о том, что произошло, уверяю тебя, – добавила она и прошла мимо меня.

Слезы, которые жгли мне веки, прорвались на свободу и заструились по щекам к подбородку. Я взяла из шкафа корзинку, прошла к соседней двери и ворвалась в комнату Жизель. Сестра принимала душ и пела. Я отправилась к ванной и закричала через стеклянную дверь.

– Что? – отозвалась Жизель, притворяясь, что не слышит меня. – Что?

– Как ты могла так лгать и свалить всю вину на меня?

– Подожди минутку, – выкрикнула она и прополоскала волосы, прежде чем закрыла воду. – Пожалуйста, передай мне полотенце.

Я поставила корзинку на полку и дала ей полотенце.

– Ну, в чем дело?

– Ты сказала Дафне, что это я взяла бутылку рома. Как ты могла?

– О, мне пришлось это сделать, Руби. Пожалуйста, не злись. Я уже имела неприятности месяц назад, когда вернулась домой очень поздно и от меня пахло виски. Меня посадили на привязь и запретили выходить куда бы то ни было. Мама непременно наказала бы меня теперь.

– Но ты свалила вину на меня. Теперь она обо мне думает ужасные вещи.

– Ты только что приехала. Папа все еще очарован тобой. Ты можешь позволить себе быть немного виноватой. Они ничего тебе не сделают, – объясняла мне сестра. – Прости, – добавила она, вытирая волосы полотенцем. – Мне больше ничего не пришло в голову, а это достигло цели: я отвязалась от нее.

Я вздохнула.

– Мы сестры, – улыбнулась Жизель. – И должны иногда выручать друг друга.

– Но не так, Жизель, не при помощи лжи, – запротестовала я.

– Господи, да как же еще? Это просто маленькая ложь и больше ничего, – заявила она. Я резко подняла глаза. Именно так Дафна объясняла мне некоторые вещи – все немного лгут. Неужели на таком фундаменте семья Дюма строила свое счастье и благополучие – маленькая ложь?

– Не беспокойся, – заявила Жизель. – Я все улажу с папой, если он будет слишком расстроен из-за твоего поступка. Я сделаю так, что это будет выглядеть, будто я сама устроила так, чтобы ты подтолкнула меня, и он просто запутается настолько, что не станет принимать мер ни к одной из нас Я проделывала подобное и раньше, – призналась Жизель с циничной, неприятной улыбкой.

– Расслабься, – сказала она, обертывая полотенце вокруг своего обнаженного тела. – После твоего урока живописи мы встретимся с Бо и Мартином и отправимся во Французский квартал. Мы повеселимся, обещаю тебе.

– Но… что мне делать с этим? Я не знаю, где находится бар.

– Он в кабинете. Я покажу тебе. Пошли, помоги мне выбрать, что надеть.

Я покачала головой и вздохнула.

– Ну и утро. Я рассказала Нине, что слышала плач, и она немедленно затащила меня к себе в комнату, чтобы жечь серу. А теперь еще это.

– Плач?

– Да, – подтвердила я, идя за Жизель к ее шкафу. – Мне показалось, что он доносился из комнаты, которая принадлежала Жану.

– А, – сказала она так, будто это все пустяки.

– Ты тоже слышала?

– Конечно, слышала. Что ты скажешь об этой юбке? – спросила Жизель, сдергивая юбку с вешалки и прикладывая к себе. – Не такая короткая, как твои, но мне нравится, как она облегает бедра, и это нравится Бо, – добавила она, многозначительно улыбаясь.

– Очень красивая. Что ты хотела этим сказать – «конечно, слышала»? Почему «конечно»?

– Потому что это часто делает папа.

– Что? Что он делает?

– Он ходит в комнату дяди Жана и плачет о нем. Он делает это с тех пор… с тех пор, как я помню себя. Он просто не может примириться с этим несчастным случаем и с нынешним положением вещей.

– Но он сам сказал мне, что наверху никто не плачет, – возразила я.

– Ему не хочется, чтобы кто-то знал об этом. Мы все делаем вид, что ничего не замечаем, – объяснила Жизель. Я печально покачала головой.

– Это так трагично. Папа рассказал мне. Жан, судя по его рассказу, был таким замечательным человеком, и умереть молодым, когда все у тебя впереди.

– Умереть? Что ты хочешь этим сказать? Разве он сказал, что дядя Жан умер?

– Что? Я просто… он сказал, что Жан ударился и… – Я задумалась на мгновение, припоминая подробности. – И он стал подобен растению, но я думала, он имел в виду…

– О нет. Жан не умер.

– Не умер? Что же с ним случилось?

– Он и стал как растение, но все еще весьма хорошо выглядит. Он просто расхаживает без единой мысли в голове и смотрит на всех и вся, будто никогда не видел или не помнит.

– А где он?

– В специальном заведении в пригороде. Мы навещаем его только раз в год, в день его рождения. По крайней мере я вижу его только тогда. Папа, возможно, ездит чаще. Мама не ездит никогда. Как насчет этой блузки?

Жизель подняла блузку. Она вся насквозь просвечивала. Я подождала, пока сестра ее надевала.

– Почему нигде нет фотографии Жана?

– Может, хватит говорить об этом? Папа обычно не переносит этих разговоров. Меня удивляет, что он вообще рассказал тебе что-то. Фотографии нет потому, что это очень тяжело для папы. А теперь спрашиваю в последний раз, что ты думаешь насчет этой блузки? – Она повернулась, чтобы взглянуть на себя в зеркало.

– Очень мила, – сказала я.

– О, ненавижу это слово, – вскричала Жизель. – Мила… Она сексуальна?

Я посмотрела на сестру серьезно.

– Ты забыла надеть бюстгальтер, – заметила я. Жизель улыбнулась.

– Не забыла. В наши дни многие девушки обходятся без него.

– Правда?

– Конечно. Да, тебе многому придется научиться. И тебе просто повезло, что ты выбралась из болота, – добавила она.

Но именно сейчас я и не была уверена, что мне так уж повезло.

Я сидела с Жизель во внутреннем дворике и ела свой ленч, в то время как она пощипывала свой завтрак и жаловалась, что ее желудок все еще побаливал от вчерашней дурноты. Она обвиняла всех, кроме себя.

– Бо должен был не давать мне пить слишком много. Я старалась сделать так, чтобы всем остальным было хорошо, и не заметила, что перепила, – заявила она.

– Я предупреждала тебя еще до того, как мы начали, – напомнила я ей. Но Жизель лишь ухмыльнулась.