Я видела, как увлеченно отец говорил о Новом Орлеане, и раздумывала, смогу ли так же восхищаться этим городом.

Мы продолжали прогуливаться мимо витых колоннад и чугунных оград двориков. Я услышала смех над нами, посмотрела наверх и увидела мужчин и женщин, перегнувшихся через узорчатые железные перила балконов, служивших продолжением их апартаментов. Некоторые из них кричали что-то людям на улицах. В арочном подъезде чернокожий мужчина играл на гитаре. Казалось, он играл только для себя и даже не замечал людей, останавливавшихся на минутку, чтобы его послушать.

– Здесь многое связано с историей, – рассказывал отец. – Жан Лафит, знаменитый пират, и его брат Пьер заправляли своими контрабандными делами именно в этих местах. Многие отчаянные головы сочиняли в этих двориках хитроумные планы многих своих авантюр.

Я пыталась рассмотреть все: рестораны, кафетерии, магазины сувениров и антикварные лавки. Мы дошли до площади Джексона и собора Святого Людовика.

– Здесь первые новоорлеанцы приветствовали своих героев и проводили общественные митинги и празднества, – сказал отец. Мы остановились, чтобы посмотреть на бронзовую конную статую Эндрю Джексона, а затем вошли в кафедральный собор. Я поставила свечку бабушке Катрин и прочитала молитву. Мы вышли и погуляли по площади, по ее периметру художники продавали свои последние работы.

– Давай сделаем перерыв, выпьем кофе с молоком и поедим оладий, – предложил отец. Мне нравились эти оладьи, похожие на пирожные и посыпанные сахарной пудрой.

Пока пили и ели, мы наблюдали, как некоторые художники набрасывают портреты туристов.

– Ты знаешь художественную галерею Доминика? – спросила я отца.

– Галерея Доминика? Да. Она недалеко отсюда. Всего квартал или два направо. Почему ты спрашиваешь?

– Там выставлены несколько моих картин, – призналась я.

– Что? – Отец откинулся на спинку стула и открыл рот. – Выставлены твои картины?

– Да. Одна была продана. На эти деньги я и отправилась сюда.

– Не могу тебе поверить, – заявил отец. – Ты – художница и ни словом не обмолвилась об этом?

Я рассказала ему о своих картинах, о том, как однажды Доминик остановился около нашего придорожного прилавка и обратил внимание на мои работы.

– Мы пойдем туда немедленно, – сказал отец. – Никогда не встречался с такой скромностью. Жизель есть чему у тебя поучиться.

Даже я была ошеломлена, когда мы пришли в галерею. Моя картина с цаплей, взлетающей из воды, висела на видном месте в передней витрине. Доминика не было. Галерея находилась на попечении хорошенькой молодой леди, и, когда отец объяснил, кто я, она очень разволновалась.

– Сколько стоит картина в витрине? – спросил отец.

– Пятьсот пятьдесят долларов, месье.

Пятьсот пятьдесят долларов! – подумала я. За мою работу? Без раздумья отец вынул бумажник и отсчитал деньги.

– Это чудесная картина, – заявил он, держа ее на расстоянии вытянутой руки. – Но ты должна изменить подпись на Руби Дюма. Я хочу, чтобы твой талант принадлежал нашей семье, – улыбнулся он.

Я подумала, что, возможно, каким-то образом отец почувствовал, что эта картина изображала любимую птицу моей матери, как говорила мне бабушка Катрин.

После того как полотно завернули, отец поспешил вывести меня из галереи.

– Только представь, как Дафна увидит эту картину. Ты должна продолжать заниматься живописью. Я обеспечу тебя всем необходимым, мы оборудуем комнату в доме, это будет твоя студия. Я найду для тебя лучшего учителя во всем Новом Орлеане, он будет давать тебе частные уроки, – добавил он.

Потрясенная, я лишь семенила рядом, сердце мое металось от возбуждения.

Мы уложили картину в машину.

– Я хочу показать тебе несколько музеев, проехать мимо пары знаменитых кладбищ, а потом поедем на ленч в мой любимый ресторан на причале. В конце концов, – добавил отец, смеясь, – ведь у нас с тобой тур по высшему разряду!

Это было замечательное путешествие. Мы очень много смеялись, а ресторан, выбранный отцом, был чудесен. В зале был стеклянный купол, и мы могли сидеть и смотреть на пароходы и баржи, подходящие к причалам и идущие вверх по Миссисипи.

Во время еды отец расспрашивал меня о моей жизни на протоке. Я рассказывала ему о рукоделии, о полотне, которое мы с бабушкой ткали и продавали. Он спрашивал о школе, а потом поинтересовался, был ли у меня когда-нибудь молодой человек. Я было начала рассказывать ему о Поле, но остановилась, потому что мне было не только печально говорить об этом, но еще и стыдно описывать другое ужасное дело, состряпанное дедушкой Джеком. Отец почувствовал мою печаль.

– Уверен, у тебя будет много молодых людей, – сказал он. – Как только Жизель представит тебя всем в школе.

– В школе? – На какое-то время я забыла о ней.

– Конечно, тебя зачислят в школу на этой же неделе.

В моем мозгу промелькнула мысль, заставившая меня трепетать. Неужели все девочки в школе будут такими же, как Жизель? Как они меня примут?

– Ну-ну. – Отец похлопал меня по руке. – Не взвинчивай себя из-за этого. Уверен, все будет хорошо. Ну что ж. – Он взглянул на часы. – Дамы, наверно, уже поднялись. Давай поедем домой. В конце концов, я должен все объяснить Жизель, – добавил он.

Отцу все представлялось довольно просто, но, как говорила бабушка Катрин, сплести одну ткань обмана сложнее, чем наткать целый гардероб правды.

Дафна сидела под зонтом на металлическом стуле с подушками во внутреннем дворике сада, куда ей подали поздний завтрак. Хотя дама все еще была одета в светло-голубой шелковый халат и домашние туфли, на лицо ее уже была наложена косметика, а волосы были аккуратно причесаны. В тени они казались медового цвета. Женщина выглядела так, будто сошла с обложки журнала «Вог», который читала. Дафна отложила журнал и повернулась, когда мы с отцом подошли, чтобы поздороваться с ней. Отец поцеловал ее в щеку.

– Что мне следует сказать: доброе утро или добрый день? – спросил он.

– Для вас двоих это явно похоже на день, – ответила она, устремив глаза на меня. – Вы хорошо провели время?

– Чудесно, – заявила я.

– Ну вот и отлично. Я вижу, вы купили новую картину, Пьер?

– Не просто новую картину, Дафна. Новую Руби Дюма, – сказал он и улыбнулся мне широкой заговорщицкой улыбкой. Брови Дафны поднялись.

– Прости?

Отец развернул картину и приподнял ее.

– Не правда ли, красиво? – спросил он.

– Да, – проговорила Дафна неопределенным тоном. – Но я все еще не понимаю.

– Ты не поверишь, Дафна, – начал отец, быстро садясь против нее. И рассказал жене мою историю. Во время рассказа женщина поглядывала то на него, то на меня.

– Это совершенно удивительно, – произнесла она после того, как отец закончил.

– И по работе, и по тому, как ее приняли в галерее, видно, что у Руби определенно художественные способности, способности, которые следует развивать.

– Да, – согласилась Дафна, но ее голос все еще звучал сдержанно. Отец, однако, не казался разочарованным ее умеренной реакцией. Он, казалось, привык к этому. Он продолжал рассказывать ей о нашем путешествии. Она потягивала кофе из красивой, расписанной от руки фарфоровой чашки и слушала, а ее светло-голубые глаза темнели все больше и больше по мере того, как его голос поднимался и падал от возбуждения.

– Право, Пьер, я не видела тебя таким оживленным уже многие годы.

– Да, но сегодня для этого у меня есть прекрасная причина.

– Мне неприятна моя миссия напоминать об известных заботах, но понимаешь ли ты, что еще не разговаривал с Жизель и не рассказал ей свою историю о Руби? – спросила Дафна.

Казалось, что пыл отца поуменьшился прямо у меня на глазах, и он покорно кивнул.

– Ты, как всегда, права, дорогая. Пора будить принцессу и поговорить с ней. – Отец поднялся и взял мою картину. – Да, где нам ее лучше повесить? В гостиной?

– Думаю, лучше в твоем кабинете, Пьер, – ответила Дафна. Мне показалось, что ей не хотелось вывешивать картину на виду у всех.