– На что уставились? А? Никогда не видели человека в трауре? Никогда не видели человека, который только что похоронил жену? Хватит пялиться и отправляйтесь по своим домам! – выкрикнул он, сделав еще один глоток, зашатался и вытер рот ладонью. Его глаза сверкали. – Идите! – вновь закричал он, когда никто не пошевелился.

– Grandpere! – воскликнула я. Старик уставился на меня затуманенными глазами. Затем размахнулся и бросил кувшин в раковину, вдребезги разбив его так, что осколки и содержимое разлетелись по всей кухне. Женщины завизжали, а дед взвыл. Он был ужасен в своей ярости, страшен, когда метался по кухне с энергией слишком большой, чтобы ее можно было вместить в такое маленькое пространство.

Поль схватил меня и оттащил обратно вверх по лестнице.

– Подожди, пока он затихнет, – просил он. Мы опять услышали пронзительный крик деда. Люди выскочили из дома, женщины, приведшие свои семьи, похватали детей и бросились к грузовичкам и легковушкам вместе с мужьями, все спешили умчаться прочь.

Дедушка еще некоторое время метал громы и молнии. Поль сидел рядом со мной на моей кровати и держал меня за руку. Мы слушали, пока внизу все не стихло.

– Он утихомирился, – проговорила я. – Мне нужно спуститься и начать убираться.

– Я помогу, – предложил Поль.

Мы обнаружили старика свалившимся в качалку и храпящим. Я вымыла кухню и подобрала осколки разбитого кувшина, а Поль вытер стол и поставил на место мебель.

– Тебе теперь лучше пойти домой, Поль, – заметила я, как только мы закончили уборку. – Твои родители, наверно, беспокоятся, где ты можешь быть так долго.

– Мне невыносимо оставлять тебя здесь с этим… этим пьяницей. Его нужно посадить под замок и выбросить ключи за то, что он сегодня натворил. Несправедливо, что бабушки Катрин больше нет, а он вот здесь. Это небезопасно для тебя.

– Со мной ничего не случится. Ты знаешь, каким он становится после приступа бешенства. Он проспится и встанет голодным и сожалеющим о вчерашнем.

Поль улыбнулся, покачал головой, протянул руку и ласково погладил меня по щеке, его глаза были добрыми и теплыми.

– Моя Руби всегда оптимистка.

– Не всегда, Поль, – сказала я печально. – Теперь уже не всегда.

– Я зайду утром, – пообещал он. – Чтобы посмотреть, как идут дела.

Я кивнула.

– Руби, я…

– Тебе лучше идти, Поль. Я больше не хочу мерзких сцен сегодня.

– Хорошо. – Он поспешно поцеловал меня в щеку, прежде чем поднялся. – Я намерен поговорить с отцом. Я намерен добраться до истины.

Я попыталась улыбнуться, но мое лицо было как пересохший хрупкий фарфор из-за всех этих слез и печалей. Я боялась, что просто развалюсь на куски прямо на глазах у Поля.

– Я это сделаю, – повторил парень, стоя у двери. Затем он повернулся и вышел.

Я глубоко вздохнула, убрала кое-какую пищу и отправилась наверх, чтобы снова лечь. Я никогда не чувствовала себя такой усталой. Я проспала большую часть оставшегося дня. Если кто-то и приходил в дом, я ничего не слышала. Но вечером меня разбудил звон кастрюль. Кто-то двигал мебель внизу. На мгновение я села на кровати, ничего не понимая. Затем, опомнившись, быстро встала и направилась вниз, где обнаружила деда, стоящим на четвереньках и вытягивающим расшатанные половицы. Все дверцы шкафов были широко распахнуты, все горшки и сковородки вынуты из шкафчиков и разбросаны по кухне.

– Grandpere, что ты делаешь? – спросила я. Он повернулся и уставился на меня. Такого выражения глаз я у него никогда не видела раньше – только обвинение и гаев.

– Я знаю, что они спрятаны у нее где-то здесь, – проговорил он. – Я не нашел их в ее комнате, но знаю, что они у нее где-то здесь. Где они, Руби? Они мне нужны, – простонал он.

– Что, Grandpere?

– Ее запасец, ее деньги. У нее всегда была горстка, отложенная на черный день. Ну вот, черные дни пришли. Деньги мне нужны, чтобы починить мотор и купить кой-какое снаряжение. – Дед присел на корточки. – Я должен теперь больше работать, чтобы у нас обоих была нормальная жизнь. Где деньги?

– Нет никакого запаса, Grandpere. У нас тоже было тяжелое время. Я однажды приезжала в твою хижину, чтобы узнать, смогу ли заставить тебя помочь нам. Но ты был в невменяемом состоянии, валялся на галерее, – заявила я старику.

Дед потряс головой, его глаза смотрели с бешенством.

– Может, она никогда не говорила тебе. Она была такой… скрытной даже со своими. Здесь где-то лежит запасец, – решил он, шаря глазами по сторонам. – Пусть потрачу время, но найду их. Если деньги не в доме, то запрятаны где-то снаружи, а? Ты видела или слышала когда-нибудь, как она копала там, снаружи?

– Нет никаких денег, Grandpere. Ты просто теряешь время.

На кончике моего языка сидело желание рассказать деду о моих деньгах, полученных за картину, но будто бы бабушка Катрин все еще была здесь, стояла рядом со мной и запрещала мне даже словом упоминать о них. Я отметила про себя, что надо будет переложить деньги под свой матрас на тот случай, если дед в поисках ценностей решится заглянуть в бабушкин сундук.

– Ты голоден? – поинтересовалась я.

– Нет, – быстро ответил старик. – Я выйду на задний двор, пока не стемнело, и поищу там.

После его ухода я поставила обратно все горшки и сковороды и подогрела для себя ужин. Я ела чисто механически, едва понимая, что ем. Ела только потому, что знала, как это необходимо для поддержания сил. Затем я вернулась наверх. Я слышала безумное копание дедушки на заднем дворе, его ворчание и проклятия. Я слышала, как он переворачивал все в коптильне и даже грохотал в уборной. Наконец он выдохся и вернулся в дом. Я слышала, как он готовил себе что-то выпить. Его разочарование было столь велико, что он стонал как теленок, потерявший мать. И под конец заговорил с духами:

– Куда ты спрятала деньги, Катрин? Мне необходимы эти деньги, чтобы заботиться о нашей внучке, разве не так? Где они?

Наконец старик утих. Я подкралась на цыпочках и посмотрела через перила. Я увидела, что он расслабленно сидел у кухонного стола, голова покоилась на руках. Я вернулась в комнату, села у окна, увидела рогатый месяц, наполовину скрытый темными тучами, и подумала, что этот же месяц плыл высоко над Новым Орлеаном. Я пыталась вообразить свое будущее. Как буду богатой и знаменитой. Как буду жить в большом доме. Ведь именно это предсказывала бабушка Катрин?

Или все это только мечта? Просто еще одна паутина, сверкающая в лунном свете, мираж драгоценного полотна, сотканного в темноте, ожидание, полное обещаний, таких же пустых и невесомых, как и сама паутина.

Никогда прежде мне не приходилось испытывать такого ощущения, будто время течет медленнее, чем на самом деле, как это было в дни, последовавшие за похоронами бабушки Катрин. Каждый раз, когда я смотрела на старые, потускневшие медные часы в оправе из вишневого дерева, стоящие на подоконнике в мастерской, и видела, что вместо часа прошло только десять минут, я была удивлена и разочарована. Я старалась заполнить чем-то каждую минуту, загрузить и руки, и ум работой, чтобы не думать о прошлом, не вспоминать, не горевать, но, как бы много и тяжело я ни работала, всегда оставалось время для воспоминаний.

Одно воспоминание настойчиво преследовало меня, как комнатная муха, воспоминание об обещании, данном бабушке на случай, если с ней произойдет что-то плохое. Бабушка напомнила мне о нем в день своей смерти и заставила повторить клятву. Я обещала не оставаться здесь, не жить с дедушкой Джеком. Бабушка хотела, чтобы я отправилась в Новый Орлеан и отыскала своего настоящего отца и сестру, но сама мысль оставить протоку, сесть в автобус и отправиться в незнакомый город, неясно, словно другая планета, вырисовывавшийся где-то вдалеке, была ужасающей. Я не сомневалась, что буду выделяться так резко, как рак в горшке с утиным гамбо. Любому человеку в Новом Орлеане достаточно будет только взглянуть на меня, чтобы сказать себе: «Такая дремучая кайенская девица, и что она здесь делает одна?» Они наверняка будут смеяться надо мной и передразнивать меня.