И Природа приняла ее в свои объятия. Красивые птицы, которых она любила, любили ее. Часто, выглянув из окна, я видела, как болотные ястребы стерегли ее, перелетая с дерева на дерево, следуя за ней вдоль канала.

Когда она возвращалась с прогулки, длившейся большую часть второй половины дня, в ее волосы всегда были вплетены красивые дикие цветы. Габриэль могла часами просиживать у воды, ослепленная ее приливами и течением, загипнотизированная пением птиц. Я начала думать, что лягушки, собиравшиеся вокруг нее, действительно с ней беседовали.

Ничто не наносило ей вреда. Даже аллигаторы поддерживали почтительное расстояние, выставив из воды свои глаза, чтобы только наблюдать за ней, когда она прогуливалась вдоль берегов болота. Будто болото и все его дикие обитатели считали ее своей сестрой.

– Она имела привычку брать нашу пирогу и управлялась с шестом не хуже своего отца. А путь она знала, безусловно, лучше его – никогда не натыкалась на мели и коряги. Она уходила в глубь болота, в места, редко посещаемые человеком. Если бы она захотела, то стала бы лучшим проводником по болоту, намного лучшим, чем даже Джек, – рассказывала бабушка.

– С течением времени Габриэль еще больше похорошела. Казалось, она пропитывалась красотой окружающей ее природы. Лицо напоминало распустившийся цветок, фигура стала нежной, как лепестки роз, глаза яркими, как солнечный свет, в полдень струящийся сквозь золотарник. Она ступала по земле легче болотных оленей, которые никогда не боялись ее и подходили вплотную. Я сама видела, как она гладила их по голове, – сказала бабушка, тепло улыбаясь, глубоко погруженная в свои воспоминания, воспоминания, которые я стремилась разделить с ней.

– Для моих ушей ничего не звучало милее, чем смех Габриэль, никакие драгоценности не сверкали ярче, чем сверкала ее нежная улыбка. Когда я была маленькой девочкой, значительно моложе, чем ты теперь, мой дедушка рассказывал мне историю о так называемых болотных феях, нимфах, которые жили в глубине протоки и показывались только тем, у кого было самое чистое сердце. Как я мечтала увидеть хоть одну. И конечно, мне это не удалось, но думаю, ближе всего к этой мечте была моя собственная дочка, моя Габриэль, – проговорила бабушка и вытерла со щеки одинокую слезинку.

Она глубоко вздохнула, откинулась назад и продолжала:

– Спустя немногим более двух лет после истории с мистером Тейтом очень красивый молодой креол прибыл из Нового Орлеана вместе со своим отцом стрелять на болоте уток. В городе они вскоре услышали о твоем деде, который, отдадим дьяволу должное, – продолжала бабушка, – был лучшим проводником на этой протоке.

– Этот молодой человек, Пьер Дюма, влюбился в твою мать, как только увидел ее выходящей из топей с птенцом рисового трупиала на плече. Ее волосы были длинными, до середины спины, и потемнели до красновато-каштанового цвета. У Габриэль были мои глаза – цвета воронова крыла, смуглая кожа Джека и зубы белее клавиш абсолютно нового аккордеона. Многие молодые люди, которым случалось проходить мимо и видеть ее, теряли покой, но Габриэль стала опасаться мужчин. Когда кто-нибудь из них останавливался поговорить с ней, она обычно просто коротко смеялась и исчезала так быстро, что парень, наверное, думал, будто она и вправду была болотным духом, одной из фей моего дедушки, – улыбнулась своим словам бабушка Катрин. – Но почему-то она не убежала от Пьера Дюма. О, это был высокий, эффектный и элегантно одетый молодой человек, но позже Габриэль сказала мне, что увидела что-то доброе и любящее в его лице и не почувствовала угрозы. Ну а я никогда не видела молодого человека, сраженного так быстро, как был сражен молодой Пьер Дюма. Если бы он мог в тот момент сбросить свою дорогую одежду и уйти в болота жить там с Габриэль, он бы так и поступил.

– Но дело заключалось в том, что он уже немногим более двух лет был женат. Семья Дюма – одна из наиболее старинных и богатых в Новом Орлеане, – заметила бабушка. – Эти семьи очень строго охраняют свою родословную. Браки хорошо продуманны и устраиваются так, чтобы поддерживать положение в обществе и защитить голубую кровь. Молодая жена Пьера, конечно же, происходила из глубоко уважаемой состоятельной старой креольской семьи.

Однако, к великой досаде отца Пьера, Шарля Дюма, жена его сына не могла зачать ребенка. Перспектива остаться без наследника пугала Шарля Дюма, да и самого Пьера. Но они были ревностными католиками, и о разводе не могло для них быть и речи. Невозможным представлялось и усыновление ребенка, потому что Шарль Дюма хотел, чтобы в венах всех его внуков текла кровь их рода.

Неделя за неделей по выходным дням Пьер Дюма и его отец, а чаще один Пьер, приезжали в Хуму и отправлялись охотиться на уток. Молодой человек стал больше проводить время с Габриэль, чем с Джеком. Естественно, я была очень обеспокоена. Даже если бы Пьер не был женат, его отец не захотел бы, чтобы сын привез домой дикую кайенскую девушку без древней родословной. Я предупредила об этом Габриэль, но она лишь взглянула на меня и улыбнулась, будто я пыталась остановить ветер.

«Пьер никогда не сделает ничего такого, что принесет мне страдание», – утверждала она. Вскоре молодой человек стал приезжать, даже не делая вида, что его цель – Джек и охота. Они с Габриэль упаковывали ленч и уезжали на пироге в глубь болота, в места, известные только моей девочке.

Бабушка сделала паузу и опять посмотрела на свои руки. Когда она спустя несколько минут вновь подняла глаза, они были наполнены болью.

– На этот раз Габриэль не сказала мне, что беременна. В этом не было нужды. Я и сама узнала все по ее лицу, а вскоре и по изменившейся фигуре. Когда я прямо спросила ее об этом, она просто улыбнулась и ответила, что хочет иметь младенца от Пьера, ребенка, которого она вырастит на протоке, чтобы он любил мир болот так же сильно, как она сама. Она заставила меня дать обещание, что в любом случае я должна непременно устроить так, чтобы ее ребенок жил здесь и научился любить те вещи, которые любит она. Господи, прости, но я в конце концов сдалась и пообещала то, о чем она просила, хотя это причинило боль моему сердцу – видеть ее в положении и знать, какая репутация ее ждет в наших местах.

Мы пытались скрыть то, что произошло на самом деле, рассказывая небылицы о незнакомце с fais dodo. Некоторые поверили, но для большинства это не имело никакого значения. Просто это было еще одним поводом свысока смотреть на Ландри. Даже мои лучшие друзья, улыбавшиеся мне в лицо, сплетничали за моей спиной. Многие семьи, кому я помогла знахарством, участвовали в этой возне.

Бабушка, прежде чем продолжить, сделала глубокий вдох, будто извлекая силы, в которых так нуждалась, из воздуха.

– Без моего ведома твой дед Джек и отец Пьера встретились и обсудили предстоящее рождение ребенка. Джек уже имел опыт по продаже незаконнорожденного ребенка Габриэль. Его страсть к азартным играм ничуть не ослабела, он продолжал проигрывать каждую свободную мелочь, оказавшуюся у него, да еще и сверх того. Он был кругом в долгах.

В последние полтора месяца беременности Габриэль Шарль Дюма сделал нам одно предложение. Пятнадцать тысяч долларов за ребенка Пьера. Дед, конечно, согласился. А в Новом Орлеане уже готовились выдумки, чтобы все считали, будто ребенка родила жена Пьера. Джек сказал об этом Габриэль, и это разбило ее сердце. Я была в ярости от его поведения, но самое худшее ожидало нас впереди.

Бабушка закусила нижнюю губу. Ее глаза были затянуты пеленой слез, слез, которые явно жгли ей глаза, но она отчаянно хотела рассказать всю историю до конца, прежде чем ослабеет от горя. Я быстро встала и подала ей стакан воды.

– Спасибо, дорогая, – проговорила она, отпила немного и кивнула головой. – Все в порядке.

Я вновь села, мои глаза, уши, сама душа были прикованы к каждому слову бабушки Катрин.

– Бедная Габриэль стала увядать от горя. Она чувствовала, что ее предали, и даже не отец. Она всегда принимала его дурные свойства и слабости так же, как принимала безобразные и жестокие вещи в природе. Для Габриэль недостатки ее отца были в порядке вещей, в том порядке, в каком они были задуманы.