— Стало быть, у него длинная родословная?
— О, чрезвычайно длинная. Но в крупную коммерческую фирму он превратился для всех неожиданно и сравнительно недавно. Если не считать таких ветеранов, как Ферьер или Джек… Джеком Грант-Пейнтон назвал, по-видимому, Ваарта, и Грайс немного удивился их приятельской близости, — …почти все служащие. «Альбиона» были набраны после постройки нашего нынешнего здания, то есть три с половиной года назад.
— Стало быть, Джек начинал свою работу в другом здании? — спросил Грайс, надеясь, что Ваарт не обидится на него за фамильярность.
— Совершенно верно. Он начинал еще в старом типографском здании «Альбиона». Да это было вовсе и не; здание, а насквозь пропыленный викторианский курятник с ветхими пристройками, у Лондонского моста. Его, разумеется, снесли. Да «Альбион» давно уже отошел от печатных дел.
Что ж, по крайней мере Грайс теперь знал, с чего начиналась фирма, в которой он зарабатывает себе на жизнь. Бывшая типография, превратившаяся в коммерческий трест с уймой дочерних компаний. Если эти компании сохранили достаточную самостоятельность, то тогда, пожалуй, становятся понятными странные особенности внутриальбионского телефонного справочника.
Возможно, Грант-Пейнтон как раз и хотел объяснить ему происхождение этих особенностей. Грайс думал, что он закончит свои объяснения традиционным «Я ответил на ваш вопрос?», но ошибся: Грант-Пейнтон стал подробно рассказывать ему обо всех, даже самых незначительных этапах альбионской истории, и он очень обрадовался, когда Тельма оборвала этот нудный рассказ, явившись в отдел с подносом, на котором стояли чашки.
Служащие сгрудились вокруг Тельмы. Она в этот день не собирала десятипенсовики для торгового автомата, и все принялись приставать к ней с шутливыми расспросами, предоставил ли им «Альбион» кофе бесплатно — за неудобства, вызванные реорганизацией, — или Тельма сама угощает их: может, она ограбила банк, а может, у нее день рождения. Настроение у всех было взбудораженно-приподнятое и даже немного истерическое. Пока одни передавали коллегам чашки, другие торопливо рылись в карманах, ища на ощупь десятипенсовые монетки; слышались голоса, предлагающие Ваарту купить кофе сразу на всех — за то, что он, счастливец, только вчера вернулся из отпуска, — и убеждающие Тельму смотреть в оба, потому что он, чего доброго, попытается всучить ей иностранные монеты. Ни Тельма, ни Ваарт не обижались. Сослуживцы наперебой осыпали друг друга добродушными насмешками, и даже Копланд, словно бы позабыв о своей начальственной должности, перебросился какой-то веселой шуткой с Ардахом, человеком довольно мрачным; а Копландов дребезжащий смешок — заразительное «Кхи-кхи-кхи!» — вызвал в ответ целую бурю смеха. «Кххха! Ахххк! Чхих! Ф-ф-хе! Х-х-хе! У-ху-ху-ху-ху!» — слышалось со всех сторон. Так беспечно веселятся люди разве что в рождество.
Следующий день тоже мог бы стать радостным и приятно памятным для Грайса, не попади он в очень трудное, на его взгляд, положение. Никаких видимых изменений в раздолбанном, по выражению Ваарта, отделе за ночь, естественно, не произошло, и канцпринадлежники, разбившись на группы, начали утро с обсуждения увиденных накануне вечером телевизионных передач. После вчерашнего немного истерического веселья новый день прошел бы, наверно, гораздо спокойней, если б не торжественное событие, затмившее даже волнения, связанные с реорганизацией. Сослуживцы провожали миссис Рашман. Официально-то она должна была проработать до пятницы, но у нее оказались неиспользованными два льготных дня из тех шести, которые предоставлялись ежегодно всем служащим «Альбиона», и Копланд, понимая, что работать в отделе все равно нельзя, разрешил ей уйти домой с середины дня. Стало быть, приспело время прощальной церемонии — вот почему Грайс попал в затруднительное положение.
Ему, как и всем остальным, предложили написать что-нибудь на гигантской поздравительной открытке, купленной Пам в ближайшем к «Альбиону» магазинчике. На открытке был изображен подвыпивший слон, выливающий себе в рот огромный бокал шампанского, — не очень-то удачный выбор, если учесть солидные габариты миссис Рашман и ее всем известное пристрастие к рюмочке. На открытке было напечатано «Не забывай нам писать!», и большинство служащих развивали именно эту тему: «Если будет время!», «После медовых утех!» — и прочее в том же духе разными почерками добавляли они. Грайс, не успевший близко познакомиться с миссис Рашман, коротко приписал: «Желаю счастья, К. Г.». И вот, открытку-то он подписал, а денег на подарок и прощальную церемонию не вносил: Бизли, собиравший деньги под прикрытием своей лотереи, к нему не обратился. Не обратился — и правильно, по мнению Грайса, сделал; однако теперь Грайс никак не мог решить, можно ему принять участие в прощальном празднестве или нет. На деньги, оставшиеся после приобретения подаркам» набора столовых ножей с ручками из тикового дерева был куплен фруктовый торт, и теперь, если Тельме удастся его отыскать, сослуживцы съедят по кусочку во время перерыва на чай, когда Копланд произнесет прощальную речь. Так имел ли Грайс право есть торт, за который не платил? А главное, имел ли он право скромно стоять среди других сослуживцев, слушая, как Копланд говорит «примите от всех нас этот маленький дар»? Грайсу всегда нравилась кутерьма служебных проводов, но сейчас он решил, что ему все же лучше уйти. Когда Тельма стала громко нашептывать Пам про картонные тарелочки, он сделал вид, что отправился в уборную, и, выскользнув за барьерчик центрального прохода, круто свернул к загроможденному отдельской мебелью фойе. Ни о какой работе не могло быть, конечно, и речи, а на проводах его отсутствие вряд ли кто-нибудь заметит.
Чтобы убить время, Грайс решил обследовать «Альбион» сверху донизу. Он задумал эту экспедицию, когда в прошлый вторник наткнулся на телефонный справочник, но вчерашний рассказ Грант-Пейнтона притушил его любопытство. Однако делать ему все равно было нечего, так почему бы не посмотреть?
Он уже знал обстановку на трех верхних этажах и не захотел беспокоить служащих Отдела питания, тем более что его вовсе не прельщала встреча с неприятно резким типом, напоминавшим по облику Джека Леммона.
Грайс поднялся на десятый этаж.
Замышляя свой поход, он предполагал просто читать таблички над стеклянными дверями и заглядывать, не подходя к дверям слишком близко, в рабочие залы. На десятом этаже ему удалось разглядеть не очень-то много. Здесь, если верить табличке, располагался Управленческий сектор Ремонтно-планировочного отдела, и, стало быть, отсюда получала инструкции вызванная из подвалов бригада, работающая, а верней, НЕ работающая сейчас в Отделе канцпринадлежностей. Кроме того, на десятом этаже размещались таинственные Службы В и Г, как-то связанные, по-видимому, со службами А и Б, размещенными на четвертом. Типичный случай неудачной планировки: по мнению Грайса, Управленческий сектор Ремонтно-планировочного отдела следовало поменять местами со Службой Б или Отдел служащих перенести с четвертого на десятый этаж, а службы В и Г на четвертый… ничего при этом не добившись, потому что одна из Служб в конечном итоге все равно оказалась бы оторванной от трех других. Да и черт с ними — вопросы планировки его, к счастью, не касались. Ну а клерки из Служб В и Г работали явно с прохладцей — так же, впрочем, как и планировщики, один из которых писал сейчас плакат, приглашающий жителей какого-то лондонского района на собрание с ужином. В общем, служащие десятого этажа вели вполне спокойную жизнь.
Грайс вышел на лестницу и, чувствуя, что в голове у него зреет какая-то смутная догадка, спустился на девятый этаж. Здесь тоже было три отдела. Там, где этажом ниже размещался Отдел канцпринадлежностей, виднелась большая комната с настоящими стенами и зарешеченными окошками — Отдел зарплаты, или Великий Поднебесный Банк, по выражению Сидза, где служащие получали жалованье. Надо запомнить, отметил про себя Грайс. С «Банком» граничил Санитарно-бытовой отдел, в котором работали главным образом женщины — видимо, исследования бизнес-умников или психологов показали, что у женского персонала возникает гораздо больше бытовых и житейских проблем, чем у мужчин, а значит, Санбытовой отдел должен быть укомплектован служащими-женщинами. Здесь перед каждым столом стоял стул, сидя на котором удрученные поварихи и судомойки жаловались, по всей вероятности, на своих никчемных мужей, пропивающих в городских барах львиную долю их жалованья. Ближайшая к двери служащая призывно улыбнулась Грайсу, надеясь, что его привела сюда нужда излить соскучившейся без работы санбытовичке какое-нибудь житейское горе. Подумав, что было бы очень печально походить на человека, нуждающегося в совете насчет, скажем, алиментов, он тоже улыбнулся ей, глянул еще раз на табличку — кроме Отдела зарплаты и Санбытового, здесь располагалось Центральное машинописное бюро — и пошел к лестнице.
