– Но разве сюда можно? – Пруденс показала на объявление на стенде сразу за входом. – Это крыло закрыто в связи с подготовкой выставки из Рима. Публике сюда нельзя.

Рис подошел к стойке, на которой был закреплен шнур, перекрывавший вход, и открепил его.

– Для герцога нет ничего невозможного, – сказал он, пропуская Пруденс в коридор. – Кроме того, ваш кузен никогда не додумается искать вас здесь.

– Это правда, – согласилась она, пока он возвращал шнур на место. – Роберт никогда ничего не делает против правил.

– Бедный малый. Неудивительно, что он смертельно скучен.

– Ваша светлость! – запротестовала она, но засмеялась, когда они рядом пошли по пустому коридору. За коридором открылся огромный зал, заполненный итальянскими статуями, рельефами и стеклянными витринами, в которых стояли скульптуры поменьше. В центре в металлических лесах громоздилась наполовину смонтированная скульптура, изображающая Нептуна с его тритонами.

Рис демонстративно осмотрелся:

– Ну, видите? Никого, никаких сопровождающих.

– Спасибо, – сказала Пруденс, глядя на него с такой благодарностью и облегчением, чувствами, которые, он знал, она никогда бы не испытывала, если бы знала о действительных мотивах его поведения. Если бы у него еще оставалась совесть, это потревожило бы его. Но совести у него, как и невинности, давно не было. – Здесь все так подавляет, Все эти статуи из белого мрамора, – произнесла она, оглядывая зал и отрывая Риса от размышлений. – Выставка из Флоренции, как здесь написано. – Она снова взглянула на него: – Так вы жили во Флоренции?

– Да, но, надеюсь, вы не ждете, что я прочитаю вам лекцию об итальянской скульптуре.

– Если бы мне хотелось прослушать лекцию, я бы осталась с Робертом. Он любит демонстрировать свое оксфордское образование. – Она показала на массивную скульптуру перед ними: – Не сомневаюсь, мне бы пришлось не менее часа слушать лекцию об этой вещи.

– Ваш кузен проводил свои университетские дни с гораздо большей пользой, чем я. Могу сказать лишь то, что это Нептун с его тритонами. А теперь, прежде чем вы окажетесь под впечатлением моего оксфордского образования, я признаюсь, я знаю это лишь потому, что перед нами копия римского фонтана Треви.

Она повернулась к нему и со жгучим любопытством спросила:

– А вы в самом деле плавали в фонтане голым?

Рис застонал от досады:

– Боже, эта старая история еще не забыта?

– И все же.

– Да, хотя точнее было бы сказать «купался». Фонтан оказался слишком мелким для плавания.

– Говорят, в то время вы были с русской графиней.

«На самом деле она была пруссачкой». Рис сделал серьезное лицо, полное достоинства.

– Как джентльмен, я не имею права пускаться в обсуждение деталей.

– Это делает вам честь, я восторгаюсь вами, хотя, мне кажется, быть джентльменом довольно скучно.

Рис поднял бровь:

– Скучно?

– Леди всегда обсуждают детали, – сказала Пруденс, улыбаясь. – Вы не поверите, какие захватывающие секреты обсуждаются в салоне портнихи.

– Вот как? – Он мог представить себе, что говорили о нем леди, выбирая шелка и муслины. – Но теперь, когда вы уладили семейные дела, вам, надеюсь, не надо больше работать швеей?

– Конечно, но мне все еще кажется нереальным, что я выбираю платья для себя, а не для других. – Она отвернулась, взялась за поперечные прутья лесов и стала разглядывать Нептуна. – На самом деле, – добавила она с коротким смешком, – вся моя жизнь сейчас представляется мне нереальной.

Ежегодный доход в миллионы фунтов и ему представлялся чем-то нереальным, хотя он подозревал, что мог бы привыкнуть к этому. Так как предполагалось, что он еще не знает о ее наследстве, он притворился, что не понимает, о чем это она.

– В каком смысле нереальной?

– Во многих смыслах. – Она повернулась к нему. – Два дня назад я отправилась к своей прежней хозяйке, чтобы сообщить, что я не буду больше работать, и когда очутилась в салоне, решила заказать несколько платьев, больше ради забавы, чем из необходимости. Мадам была такой жестокой со мной, когда я у нее работала, и мне захотелось немного поважничать перед ней, устроить спектакль, понимаете? Я думала, будет весело.

– И что получилось?

– Сначала так и было. – Пруденс помолчала, подняв бровь. – Но что тут началось! Господи, женщины, с которыми я проработала много лет, суетились, чтобы услужить мне! А мадам обрушила на меня поток комплиментов, неискренность которых распознал бы и ребенок. И все потому, что я могла тратить деньги. Мне стало немного не по себе. Девушки вели себя так, словно очень рады за меня, и все же я чувствовала, что, несмотря на все льстивые слова, они совсем не рады. Я не… – Она помолчала и глубоко вздохнула. На ее лице еще сильнее отразилось глубокое волнение. – Мне это не понравилось.

– Вы привыкнете, – сказал он, глядя в ее открытые темные глаза и размышляя о том, какой она непременно станет, что неизбежно сделают с ней деньги, и тяжелое чувство шевельнулось у него в груди.

– Думаете, привыкну? – спросила Пруденс с сомнением. – Я долгое время сама зарабатывала себе на жизнь, сама о себе заботилась. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к тому, что мне прислуживают, вокруг меня суетятся.

– И к тому, что рядом с вами в любой момент будут сопровождающие?

– Именно! Хотя я все же признательна за ответственность, которую чувствуют мои тетя и дядя, считая своим долгом присматривать за мной.

«За вами и вашими миллионами». Рис сделал глубокий вдох и подавил желание такими словами закончить ее мысль.

– Ответственность, мне представляется… стала ощущаться недавно, – сказал он, тщательно подбирая слона, – в связи с вашим воссоединением с семьей, как я понимаю.

– Можно сказать и так.

– Что было причиной размолвки? Вас вынудили уйти? Заставили работать швеей?

– О нет, не думайте, что они были так жестоки ко мне, – заторопилась она, словно боялась, что у него сложится неправильное представление о ее родственниках. – Я сама решила уехать и найти работу в Лондоне. Видите ли, мама умерла, когда мне было четырнадцать лет, не стало ее ежегодной ренты. Ее брат с женой взяли меня в свой дом, но у них были свои дочери, а денег мало. Я стала обузой для них. От необходимости считать каждое пенни тетя временами становилась совершенно невыносимой. Тяжело урезать себя во всем, экономить, отмерять количество угля на каждую неделю и никогда не покупать говядины. Начинались ссоры, особенно с дочерьми, а я ненавидела все это. В конце концов, я решила уехать и начать самостоятельную жизнь. Не хочу показаться неблагодарной.

– Благодарность – одна из тех вещей, которую нельзя навязать кому-либо с надеждой на успех. Это все равно, что силой заталкивать в горло рыбий жир.

Она засмеялась:

– Как славно беседовать с вами! Вы откровенно говорите то, что думаете.

Рис и глазом не моргнул.

– Совершенно откровенно.

– Все же мой дядя всегда был добр ко мне. Когда он бывал в Лондоне, то заезжал в пансион, чтобы справиться обо мне и увериться, что у меня все хорошо.

«Какая щедрость!» Рис не произнес этого вслух.

– Ваш дядя часто приезжал в Лондон?

– Первого числа каждого месяца, у него были дела.

Рису стало любопытно. Какие дела могли быть в Лондоне у бедного сквайра из Суссекса, который не мог позволить себе покупать говядину?

– В любом случае, – продолжала она, – я благодарна дяде. Упадок сельского хозяйства больно ударил по нему, он взял меня к себе, когда лишний рот становился бременем. А потом каждые три месяца высылал мне немного денег. Кроме того, они мои единственные родственники. Так что я на самом деле считаю, что у меня есть обязательства перед ними теперь, когда я…

«Когда я богата».

Незаконченная мысль повисла в воздухе, и ему стало любопытно, почему она не хочет рассказать ему о полученном наследстве. Любая другая женщина, заинтересованная мужчиной его положения, постаралась бы как можно скорее дать ему знать о своем огромном наследстве. А он не сомневался, что она интересуется им. Это было ясно как день. Рис не мог понять, почему она помалкивает. Разве она не видит, какое преимущество дают деньги, чтобы заполучить в мужья пэра его ранга? Боже, она действительно романтическая натура в поисках идеала.