Холмы покрылись снегом, над землей безостановочно кружили огромные, как ватные тампоны, хлопья снега — их было невероятно много, где-то за ними скрывалось небо, но оно, это синее небо, и ослепительное солнце представлялись сейчас воспоминанием из давнего, еще детских лет, сновидения, которое время от времени почему-то возвращается к человеку.

Стало холодно, неуютно, тоска перерождалась в тревогу, тревога — в страх, хотелось крикнуть, позвать на помощь, а звуки застревали в горле, горло разбухало, не хватало дыхания, в ушах звенели тысячи колокольцев, между тем, звон все нарастал, и не было от него укрытия. Мак хотел поддержать голову руками, но они набрякли, вроде налитые сваренным вкрутую клейстером.

— Добрый день, Мак! Добрый день, — повторил ласковый голос, и Мак, еще до того, как очкрыл глаза увидел молодую, лет, должно быть, двадцати восьми, женщину со спокойной, очень доброй улыбкой, которая бывает от глубокого понимания, но без всякого заметного упора на это понимание.

Когда Мак поднял голову, женщина немедля назвалась:

— Тета, научный сотрудник Органов Охраны Городского Порядка, докторант социологии, оргоп-психолог второго класса.

Представясь, она тотчас, не требуя подтверждения, сообщила Маку, что ощущение тяжести и затрудненного дыхания у него уже прошло и она была бы рада побеседовать с ним.

— Вы готовы? — спросила женщина все тем же ласковым голосом, Мак не ответил, и она сама сделала обычное в таких случаях заключение: молчание — знак согласия.

— Мак, — произнесла она очень спокойно, так что в словах ее не было ни скрытого осуждения, ни даже намека на него, — прежде всего, мне хотелось бы услышать, как вы сами объясняете историю в кафе и последующие события.

Мак молчал, впечатление было такое, будто ему неловко вспоминать о конфликте в «Астролябии», оргоп-психолог сказала, что очень хорошо понимает его состояние и, в меру сил, поможет ему. При этом она сделала очень существенную оговорку, намного облегчавшую задачу Мака: в тех случаях, когда он целиком согласен с ее суждениями или, по крайней мере, не отвергает их, вполне достаточно будет простого одобрения молчанием.

— Вы согласны? — спросила она и, поскольку Мак молчал, этот его ответ стал первым актом одобрения молчанием по договору.

Главные вопросы она приготовила загодя, однако такая предварительная подготовка, сама по себе разумная, таит известную угрозу непринужденной беседе, которая может вдруг, неожиданно для обеих сторон, обратиться в прямой допрос. Естественно, чтобы это превращение не стало реальностью, требуются немалое искусство и такт.

— Мак, — задумчиво произнесла оргоп-психолог, — сегодня такая чудесная погода. Хорошо бы сейчас погулять вдоль берега, пошвырять в море камешки, но чтобы они не сразу тонули, а сначала несколько раз подпрыгнули над водой. Мама говорит, что в детстве это было самое любимое для меня занятие. А для вас, Мак? Ну, конечно, и для вас, — тепло улыбнулась женщина, — я еще спрашиваю об этом! Все дети, когда они на берегу, швыряют камни в воду, а взрослые обязательно мешают им: не дай бог, попадешь тете в голову, выбьешь дяде глаз и вообще перестань болтаться под ногами!

Тета взахлеб, по-детски смеялась, а Мак внимательно, вроде бы проверяя степень ее искренности, наблюдал за ней.

— Мак, ну, Мак, улыбнитесь же, — ласково пожурила она его, — а то сидите бука букой.

Он улыбнулся, и оргоп-психолог, тоже улыбаясь, очень точно определила, что сейчас в самую пору перейти к главному.

— Мак, — сказала она, — эти двое в кафе, они не провоцировали вас на активные действия? Понятно: не провоцировали. Но автомат апельсинов находился рядом, почему же вы не воспользовались им? Может, вы забыли, как пользоваться автоматом, а если не забыли, то объясните, почему предпочли другой способ приобретения плодов, запрещенный правилами поведения в общественных местах? Или вы как-то не подумали об этом? У каждого, знаете, может случиться такой временный провал.

Мак смущенно улыбался, твердя про себя «мгы, мгы», и это его смущение трудно было истолковать иначе, как признание именно такого провала памяти, о котором, пока только в виде догадки, говорила докторант. Однако в таком толковании, весьма убедительном, по первому впечатлению, содержался один несомненный изъян: если у Мака и вправду случился временный провал памяти, то почему он носил явно избирательный характер?

В самом деле, все действия Мака, имевшие своей целью причинить ущерб парням, были не только осмысленны, но и отмечены четкой перспективной установкой: забросить парней в бассейн фонтана, который находился в порядочном удалении от кафе. Более того, в самом этом способе расправы заключалось нечто бесспорно унизительное для молодых людей, пришедших в «Астролябию» со своими подругами. И еще одно очень немаловажное обстоятельство: Мак выбрал кратчайшую дорогу к бассейну, хотя для этого пришлось открыто нарушить первую заповедь уличного движения — явление настолько редкое, что само по себе оно могло бы стать предметом особого разбирательства. И, наконец, последнее по счету, но, несомненно, самое главное по своему значению: почему, когда раздался вой оргоповской сирены, Мак не остановился, а затем, пятьдесят секунд спустя, оказал прямое сопротивление оргопам? Нельзя же всерьез допустить, будто ему неизвестно, что такое противодействие квалифицируется по уголовному своду, не говоря уже о том, что оно попросту бессмысленно при нынешнем оснащении оргоп-инспекторов!

Мак по-прежнему улыбался, и докторант социологии сделала совершенно справедливое заключение, что он нисколько не догадывается о той буре силлогизмов, которая бушует сейчас в ее сознании. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что свидетельствовало о ее большом самообладании; плохо, потому что урезало до крайности тот контакт, то взаимное угадывание мыслей, которые устанавливаются метавербально, то есть помимо слов, ибо, как замечено было однажды, язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли.

— Мак, — твердо сказала докторант, — я верю, что у вас случился внезапный провал памяти. Но не станете же вы отрицать, что избрали кратчайший путь — прямиком через дорогу, минуя подземный переход, — потому что опасались непредвиденных препятствий или задержания оргопами?

Мак не отрицал и, по сути, можно было вполне удовольствоваться этим его признанием, однако в процессе собеседования у оргоп-психолога возникло новое, притом весьма значительное, соображение: груз, который Мак принял на себя, составлял не менее полутораста килограммов, держать такой груз под мышками очень нелегко, так что, пожалуй, скорее следовало бы удивляться другому варианту, а именно, если бы он выбрал не кратчайшую дорогу.

Отсюда следовало, что провала памяти, вероятнее всего, не было, но зато исключалось и предумышленное нарушение первой заповеди, поскольку Мак совершенно автоматически подчинился инстинктивной потребности в облегчении.

— Мак, — твердо сказала докторант, — я уверена, что у вас не было провала памяти, однако, подчиняясь врожденному стремлению человека к экономии энергии, вы избрали кратчайший маршрут.

— Мгы, — осклабился Мак, — мгы.

Многие звенья цепи были восстановлены, таким образом, уже в самом начале собеседования и выяснилось со всей определенностью, что первый акт — насильственное изъятие апельсинов — действительно сопровождался кратковременной амнезией, но в последующем память вернулась к норме, и Мак действовал строго, хотя иногда и автоматически, сообразуясь с логикой.

Оставался, однако, неясным главный пункт: что побудило Мака оказать сопротивление оргопам? Здесь тоже можно было допустить временную амнезию, но материала для такого предположения явно недоставало. Тем не менее, уместно было бы проверить реакцию самого Мака на это допущение.

— Что сулило вам неподчинение оргопам, — задумчиво произнесла Тета, — вы не могли не знать. И все же действовали так, будто в самом деле не предвидели всех последствий. Я лично готова, разумеется, априори, допустить, что имела место если не прямая амнезия, то, во всяком случае, временная утрата прогностического рефлекса. Но тогда возникает новая проблема: случайны или не случайны эти кратковременные ваши отклонения — амнезия и потеря способности к прогнозу.